Владимир Ковтун - Полет дракона
Зазвенели храмовые колокольчики, когда Император сошел с паланкина, чтобы сжечь жертвенные кипарисовые ветви, как велит древний обычай нашей страны.
В это же самое время Мэн-Цзян-нюй раздвинула занавески паланкина, спрыгнула на землю и бросилась в костер.
Никто не успел и вскрикнуть, как пламя охватило ее одежды, и она сгорела.
Так Мэн-Цзян-нюй сохранила верность своему мужу Фан-хун-ляну.
И когда кто-нибудь хочет рассказать другому о преданном и твердом человеке, он говорит: сердце у него верное, как у Мэн-Цзян-нюй.
Фэй замолчал, и в наступившей тишине было слышно, как в пламени светильников потрескивают фитили.
В прекрасных глазах Валерии стояли слезы.
Фэй встал и молча склонился перед римлянкой.
- Скажи, Фэй, Цинь-ши-хуанди жил на самом деле, или это сказочный человек? – Спросила Валерия, с трудом выговаривая непривычное для нее имя грозного Императора..
Перед глазами Фэя сразу же встали бесконечные лабиринты подземной гробницы Цинь-ши-хуанди, останки сотен принесенных в жертву слуг, терракотовые воины, охраняющие покой мертвого Императора, смертоносное ртутное озеро, и два загадочных человека, одновременно с ним и Ли оказавшиеся в этом страшном месте.
Ему захотелось рассказать Валерии обо всем этом, но он сдержался и ответил:
- Император Цинь-ши-хуанди правил Поднебесной больше ста лет назад. Настоящее его имя Ин Чжэн, а слова «ши-хуанди» означают – Первый Император. Он был очень жесток, и именно эта бессмысленная жестокость и привела к падению царства Цинь.
Что же касается легенды, которую я тебе рассказал, то ее герои, скорее всего, и правда, жили на земле. Во всяком случае, когда мы шли вдоль Великой Стены, нам показали место, где, по преданию, был замурован Фан-хун-лян. Есть рядом и маленький храм, но точнее нам никто ничего не смог рассказать.
Фэй помолчал и добавил:
- Недавно я стоял у могилы великого основателя вашего города{204}, и думал, что все люди относятся к своим героям, как к святыням.
В памяти Фэя опять всплыла страшная картина: тщедушная фигурка старика Лао, стоящая перед местом своего вечного упокоения…
В который раз, при этом воспоминании, он сжал кулаки и стиснул зубы так, что заныли скулы.
- Что с тобой? – Встревожено спросила Валерия, увидев, как исказилось лицо Фэя.
Офицер, не открывая римлянке своего участия в судьбе мудреца, рассказал ей историю Лао.
Валерия была потрясена.
- Он мог спастись и отказался?!
- Да!
- Но, почему?
- Нам трудно понять Путь, который выбирают мудрые. Возможно, время все расставит по своим местам
Валерия задумалась.
- Ты слышал о нашем Муции Сцеволе? – Спросила она.
- Нет. А кто это?
- Очень давно, по соседству с нами жил сильный и загадочный народ. Они называли себя этруски. Храбрые и воинственные, они многому нас научили – строить города, принимать законы. Но и воевали мы с ними немало. Однажды Рим осадило войско их царя Порсенны.
Римляне собрались на Форуме и стали решать, как быть. Предложений было много, но все сходились в одном: битвы не избежать, и погибнет множество людей.
И тогда вперед вышел двадцатилетний юноша, которого звали Муций, и спросил: есть здесь триста юношей, готовых умереть за Рим?
Вызвались все молодые люди, которые там были. Муций отобрал из них триста человек, и сказал: давайте поклянемся, что любыми путями, хотя бы ценой своей жизни доберемся до Порсенны и убьем его. Тогда войско врага останется без полководца и в смятении отступит.
Так они и сделали. С наступлением темноты все храбрецы тайными путями покинули Рим, и поодиночке стали пробираться к своей главной цели: шатру Порсенны.
Первым это удалось сделать Муцию. Он уже был готов с мечом в руке ворваться в шатер этрусского вождя, как стражники схватили его, и привели к Порсенне.
- Ты хотел убить меня! – Сказал царь. – А, ты понимаешь, что к утру тебя уже не будет среди живых?
И тогда Муций совершил поступок, который обессмертил его имя.
В шатре Порсенны, в жаровне, пылал священный огонь.
Бесстрашный юноша подошел к нему, положил свою руку в пламя, и пока она сгорала в огне, произнес слова, которые я могу повторить только стихами поэта, воспевшего его имя:
На священный огонь положил он ладонь,
И сурово взглянул на царя.
«Видишь: я не дрожу, как испуганный конь
Пред огнем твоего алтаря.
Люди нашей страны не боятся войны…
Триста юношей, смелых, как я,
Поклялись умереть до заката луны –
Им известна стоянка твоя!
Прожужжит, как пчела, роковая стрела –
И тебя уж ничто не спасет…
В вольный Рим, как в жилище степного орла,
Невредимым тиран не войдет!
И не я, так другой – закаленной рукой
Вырвет сердце твое из груди.
Помни: я не один, мы следим за тобой…
Мой последний совет – уходи!
И над красным огнем кровь шипящим ручьем
Орошала жаровню, смердя…
Царь в тревоге внимал… и с рассветным лучом
Унеслись колесницы вождя.{205}
- Порсенна испугался! Он понял, что даже малое дитя будет защищать Рим до последней капли крови.
А Муций остался жить. Царь этрусков не решился убить его.
За свою храбрость и преданность Риму он получил прозвище «Сцевола», что
означает «однорукий».
С тех пор прошло много лет и Рим, к сожалению, изменился.
Власть, завоевания, неумеренное богатство испортили его. Наша молодежь, увы, уже не та.
Фэй вспомнил Чжана, погибшего от руки римского шалопая, и незаметно вздохнул.
- Корнелия рассказала мне, что вы осуждаете бои гладиаторов?
- Да. Это так. - Ответил Фэй. – В нашей стране такое зрелище невозможно.
- И в то же время вы – искусные бойцы. Я никогда не забуду, как ты обезоружил бедного Вибия.
- Ну, он тоже хороший боец. – Великодушно сказал Фэй. – Просто Вибий столкнулся с тем, чего никогда не видел. А бессмысленная жестокость, на потеху ротозеям, нам претит.
- Я вас понимаю. Еще девочкой-подростком я увидела смертельную схватку гладиаторов, и потом почти год не могла спокойно спать. Как ты думаешь, почему на свете столько зла? Ведь, из поколения в поколение детей учат добру и вежливости. Отчего мы снова и снова убиваем друг друга?
- Лень, зависть и жадность тому причиной. – Ответил Фэй. – Лень приводит к тому, что мы заставляем работать на себя других людей. А зависть и жадность подтачивают нашу душу изнутри и требуют: отбери то, что принадлежит другому.
- Это положение вещей изменится когда-нибудь?
- Боюсь, что если это и будет, то очень нескоро…
