Альма. Ветер крепчает - Тимоте де Фомбель
– Невысокая рыжеволосая женщина, футов пять росту. Она жила в Доэлане, это рядом с Кемперлем. Как-то я гостил у неё на ферме целый год.
– Как, простите?
– Она давно уже на том свете, бедняжка. Ей было за восемьдесят, глаза голубые, не припоминаете?
– Я… Доэлан? Не бывал в Доэлане…
– Эжени… Мягкая и крепкая, как бук. Вам это правда ни о чём не говорит?
– Не думаю… Она практиковала в клинике?
– Нет, конечно, просто каждый январь я видел, как она закалывает свинью…
– И что?
– И я бы поклялся, что у вас с ней одна школа.
Паларди пробует вцепиться Пуссену в горло, но плотник отмахивается от него, и тот падает на дно шлюпки рядом с Тавелем.
– Я, Паларди, вам жизнь пытаюсь спасти. Больше ничего вашему больному не делайте. Пусть только пьёт рисовый отвар. Против дизентерии единственное средство. Попросите у Кука. Открывайте навес на ночь, чтобы Тавель дышал свежим воздухом, и ждите. Нужно время. Прошу вас: просто ждите.
– Не могу я ждать, – стонет врач. – Вы слышали, что сказал капитан?
– Как думаете, почему Гардель так хочет, чтобы бондарь поправился?
Паларди отвечает с ходу:
– Чтобы он делал бочки.
– Именно. А вовсе не из заботы о его здоровье! Так что оставьте Тавеля в покое. А с капитаном я разберусь.
Пуссен склоняется над больным и улыбается ободряюще. Он шепчет:
– Спите, Тавель. И ни о чём не волнуйтесь. Мы вас вытащим.
Лежащий рядом врач хочет что-нибудь сказать, но плотник уже вылез из шлюпки. Паларди остался наедине с тихими стонами бондаря. Он бы и сам заплакал. Он знает, что ещё ни разу никого не вылечил. Он нанялся на торговое судно, потому что не мог больше ходить на военных, где во время битв врачевать приходилось в основном пилой, повязав мясницкий фартук.
Пуссен спустился к своим подручным.
– Загородка разделяет палубу надвое, – объясняет один из матросов Авелю Простаку. – Нос отдельно, корма отдельно. Если невольники взбунтуются, она нас спасёт.
– Главное, оказаться с правильной стороны, – прибавляет Пуссен, входя.
Из-за его спины возникает главный боцман Абсалон. Он пришёл за Жозефом Мартом.
– За мной?
– Капитан хочет поговорить с тобой. Пошевеливайся.
Жозеф слушается. Пуссен провожает его взглядом и говорит оставшимся:
– Угадайте, чем мы теперь займёмся.
– Загородкой.
– Нет, – возражает плотник.
Он улыбается, глядя на удивлённых матросов, и объявляет:
– Мы будем собирать бочки.
Сердце Авеля Простака, замершее после страшных слов капитана, наконец отмирает. Тот отвёл им на работы два дня, а плотник половину времени решил потратить, чтобы спасти бондаря. Взгляд Авеля Простака, два месяца страдавшего от каждой проведённой на борту секунды, на какой-то крохотный миг прояснился.
Набивая обруч на первую бочку, он снова вспоминает жуткое предупреждение Гарделя. И пытается вообразить, что его ждёт. Если эти пара месяцев были раем, то на что похожа преисподняя?
17. Счастливый билет
Жозеф забежал кое-что сказать Куку, потом понёсся к капитанской каюте. Он стучит в дверь два раза, собранный как никогда.
Он здесь впервые после той августовской ночи, когда позаимствовал бриллианты и часы. По звуку, с которым дверь отпирается, он понимает, что в неё врезали ещё замок. Теперь Гардель остерегается. Вот почему Жозефу было сюда не попасть.
– Садись, – говорит капитан.
Жозеф входит в каюту. И сразу узнаёт тиканье стенных часов. Садится. Перед ним – столешница красного дерева. У столика подпилены две ножки, чтобы он стоял горизонтально, несмотря на заметный наклон пола в кормовой части. На стенах – золочёные рамки. Занавески собраны по бокам окон и спадают складками, как в театре. Обстановка изысканная. Как поверить, что всего в двух шагах отсюда корабль начинает всё больше походить на тюрьму?
Высокая кровать капитана под красным покрывалом похожа на восточное ложе. В другой стороне, возле последнего окна, – дверь в маленькую уборную. Личный туалет, безусловно, величайшая привилегия капитана на корабле. Весь остальной экипаж пользуется общим отхожим местом на гальюне – площадке, торчащей над водой на носу, где в самый неподходящий момент вас будет толкать ветер, а волны обдавать брызгами.
– Только что, на палубе, я говорил про слабаков, которые прячутся… – начинает капитан. – Ты слышал?
– Да.
Капитан прогуливается по каюте. Он раскрывает и закрывает опасную бритву – длинную, складную, одну из его любимых игрушек.
– Когда я это сказал, я даже не имел в виду тебя.
– Спасибо.
Жозеф чувствует спиной, как он проходит совсем рядом.
– Я не лукавлю. Есть на борту несколько матросов, которых я, возможно, забуду в какой-нибудь расщелине на Наветренных островах или обменяю с другим судном. Но тебя в их число я никогда не включал.
Жозеф слышит, как сзади тихо щёлкнула бритва: Гардель спрятал лезвие в ручку слоновой кости.
– Нет, ты не из таких, Жозеф Март.
Он замирает.
– Для меня ты в одном ряду с крысами и тараканами. Ради этих тварей я даже не тружусь спускать на воду шлюпку, которая висит там за окном, и не отвожу их на пустынный берег. Крысу куда быстрее взять и прирезать среди ночи, где-нибудь в трюме.
Снова щёлкает бритва, и воцаряется тишина.
– Паразит. Лишний рот, который я кормлю даром. Ты должен усвоить, малыш. Ты ничего не сделал из того, что от тебя требовалось. За месяц – никаких подвижек. И знаешь, что ты мне должен за это?
– Нет.
– Жизнь. Очень просто.
Жозеф молчит. Капитан встаёт прямо за ним.
– Я долго думал, шкет, – говорит он. – Хочу понять, что у тебя на уме. Либо ты говоришь правду и ты так ничего и не понял в записке старого пирата. Либо ты не хочешь рассказывать мне того, что знаешь. В обоих случаях тебя ждёт одна участь.
Часы висят на переборке прямо перед Жозефом, и он не сводит с них глаз. Над циферблатом вырезана темнокожая девочка с цветком хлопка в волосах.
Жозеф смотрит на неё. И будто на неё рассчитывает. Он кое-чего ждёт.
– Просто ради любопытства, – продолжает капитан, – не расскажешь, прежде чем мы со всем покончим, какая из моих догадок верна? Отвечай честно, это ничего не изменит.
– Вторая.
– Вторая?
– Да, вторая догадка. Я не знаю, что вы сделаете со мной, когда я всё разгадаю. И потому я, возможно, не говорю всего, что выяснил. Это вполне по-человечески.
Гардель тихо усмехается:
– По-человечески?
Он обходит стол, выдвигает стул и садится напротив. Он держит паузу, затем вдруг вонзает лезвие в столешницу прямо перед Жозефом.
– Думаешь, ты можешь торговаться?
– Да.
– И с чего мне верить, что ты знаешь больше, чем уже рассказал?
– А вы? С чего мне верить, что вы
