Александр Волков - Зорро
— Будем надеяться, что они оценят вашу доброту, — задумчиво сказал дон Манеко, щелчком распахивая перед своим собеседником крышку золотого портсигара.
— Благодарю, — коротко кивнул дон Росендо, — но я предпочитаю сигару под чашечку кофе и рюмку хорошего ликера. Прошу вас!
С этими словами молодой человек чуть отступил в сторону и во всю ширь распахнул калитку перед своим гостем. Дон Манеко переступил порог и, подождав, когда вошедший следом дон Росендо усмирит Бальтазара, уверенным шагом направился к крыльцу.
Не прошло и получаса, как все четверо, включая Остина и Касильду, собрались за широким столом в обширном зале второго этажа. Слуги, как видно, не зря стучали ножами на кухне: хотя купленные по дороге дичь, фрукты и приправы были разделаны несколько небрежно, но приготовленные из всех этих припасов блюда издавали весьма чувствительное благоухание, а прекрасные вина и вовсе скрашивали отдельные промахи, допущенные скорее от чрезмерного усердия, нежели от пренебрежения к деликатному кулинарному делу. Несмотря на свой несколько сонный вид, слуги оказались настолько расторопны, что, управившись на кухне, успели накрыть стол, а когда хозяева и гости расположились в своих креслах, встали по обе стороны входной двери и замерли в ожидании новых приказаний. А за столом шел оживленный разговор, быстро перескакивавший с предмета на предмет, как обыкновенно и бывает при первом знакомстве. Дон Манеко уже успел не только пробежать глазами длинный свиток родословной, но и поднять свой бокал как за доблестных предков, так и за их достойных во всех отношениях наследников. При этом он не сводил глаз с доньи Касильды, а когда девушка не сморгнув выдержала его взгляд, с усмешкой сменил тему и то ли с сожалением, то ли с легким презрением отозвался о современных потомках местных индейцев, когда-то воздвигавших на этих землях каменные города и величественные храмы.
— Я прекрасно знал вашего почтенного дядюшку, — вдруг сказал дон Манеко. — Он был, впрочем, не без некоторых странностей, но, согласитесь, человек без странностей скучен, не так ли?
— О да, вы правы! — смущенно воскликнула Касильда, почувствовав на себе быстрый цепкий взгляд гостя. — И мы очень рады слышать о нем хорошие слова, потому что наша мать мало рассказывала нам о своем брате, кроме того, что родители прокляли его за нежелание стать священником, и тогда он сел на корабль и отправился искать свое счастье по свету. Как вы полагаете, он нашел его?
— Счастье? — дон Манеко негромко рассмеялся, обнажив полоску крепких желтоватых зубов. — Мне трудно об этом судить, я же сказал, он был человек со странностями, считал, например, что местным индейцам следует вернуть их земли, те самые земли, за которые проливали кровь наши деды и прадеды…
— А разве раньше эти земли принадлежали индейцам? — спросил дон Росендо.
— Раньше… Сейчас… — рассеянно отозвался дон Манеко. — Мир изменчив, и то, что сейчас принадлежит нам, завтра, когда наш прах будет покоиться под забытым песчаным холмиком, вновь вернется в вечный круговорот природы… И кто, глядя на этих бродяг, мог бы подумать, что в их жилах может течь хоть капля крови могучих подвижников великого Монтесумы! — И дон Манеко с усмешкой махнул рукой в сторону двух слуг, неподвижно стоящих в отдалении.
— Но, как видите, кое на что эти парни еще годятся, — сказал дон Росендо, кивнув в сторону двери. — Я бы, впрочем, ни за что не нанял этих увальней, если бы не Остин, высмотревший эту парочку в толпе у подножия корабельного трапа…
— Н-да, внешность зачастую бывает обманчива, — задумчиво пробормотал дон Манеко, постукивая агатовой печаткой перстня по крышке своего золотого портсигара. Ужин уже подходил к концу, и теперь гость выжидал момент, когда он сможет предложить хозяину сигару. Из-под пола доносились негромкие и как будто не совсем трезвые голоса, перебиваемые стуком игральных костей; по-видимому, слуги несколько переборщили в своем усердии и, не особенно вдаваясь в различия между хозяевами и пленниками, передали в каморку пузатую бутылку рома из тех, что гроздьями висели в прохладном, обложенном кирпичом подвале. Порой голоса взрывались глухой неразличимой бранью, но дон Манеко не только не обращал на это никакого внимания, но и вообще напускал на себя несколько отрешенный вид; это, мол, ваши дела, и меня это нисколько не интересует.
Сперва дон Росендо отнес этот подчеркнутый холодок на счет культурных манер гостя, но внутренний голос все же нашептывал ему, что все не так просто и что с новым знакомцем надо держать ухо востро. К тому же он заметил, что Остин, весь день посвящавший дона Росендо в тонкости местных нравов, теперь умолк и лишь односложно поддакивал или уклончиво покачивал головой, когда кто-либо из сотрапезников обращал к нему вопросительный взор. Ни он, ни дон Манеко не стали скрывать от новых хозяев ранчо своего прежнего знакомства, но не выразили особой радости при виде друг друга. Более того, стряпчий весь как будто съежился и спрятался под невидимый панцирь, напомнив дону Росендо встреченного по дороге броненосца, а когда дон Манеко, словно не заметив этого, стал громогласно восхвалять его служебные достоинства: есть, есть еще среди наших развращенных канцеляристов истинные служители Фемиды, столь близко принимающие к сердцу как чужие беды, так и интересы справедливости не ради ничтожной мзды, но ради правоты как таковой! — сморщился, как от кислого, и едва пригубил свой бокал.
При этом Остин, в отличие от дона Манеко, не только не скрывал интереса к доносящемуся из каморки шуму, но даже как будто подчеркивал его, подскакивая на стуле каждый раз, когда из-под пола доносились взрывы пьяной брани или грубого разнузданного хохота. В конце концов, когда очередной шквал ругани завершился гулким звоном разбитой бутылки, дон Манеко на мгновение задержал перед собой поднятый бокал и, словно желая удостовериться в реальности этого звука, слегка склонил набок большую, коротко стриженную голову. При этом он вопросительно посмотрел на дона Росендо, как бы приглашая хозяина объяснить происхождение всех этих звуков. Дон Росендо готов был уже исполнить эту немую просьбу, но, наткнувшись на предостерегающий взгляд Остина, неопределенно развел руками, посмотрел по сторонам и, вместо того чтобы ответить, так громко расхохотался, что едва не опрокинул на себя недопитый бокал.
— При-приз-зраки! Везде п-приз-зраки! — хохотал он, тыкая пальцем по углам сумрачного зала. — У нас в Англии, знаете, тоже бывает, особенно в старых замках! Идешь ночью, и вдруг… Аве Мария! Скелет!.. Костями длык-длык — и на тебя!.. О-хо-хо!.. Умора!
