Габриель Ферри - Обитатель лесов
При этих словах вакеро подошел к своему старому скакуну, который стоял вместе с прочими оседланными лошадьми и, согнув свою красивую шею, грыз удила. Потрепав его рукою по крутым бокам, вакеро возвратился на позицию.
— Послушайте! — произнес он, обращаясь опять к Барайе, — я заранее выражаю благодарность за попечение о моем старом товарище и в награду прочитаю стих из одного псалма, который особенно приличен для умирающих…
— Да бросьте вы, — заметил Барайя с насмешкой. Он обернулся, удивленный, что старик внезапно перестал говорить.
Но он напрасно дожидался ответа от пастуха. Старый вакеро не раскрывал более рта. Просвистела в воздухе стрела, и старик, пораженный в самое горло, грохнулся наземь.
Пущенная стрела как бы послужила предвестником нападения. В ту же самую минуту на равнине, освещенной месяцем, показались передовые всадники апахов. При отблесках огней можно было различить их раскрашенные лица и разрисованные красной краской тела. Их длинные волосы развевались по ветру; ремни, которыми было украшено их одеяние, при быстром галопе лошадей обвивались вокруг них точно змеи, а их пронзительные, дикие и грозные крики неприятно поражали слух.
Видя немалую опасность, дон Эстеван велел своим людям разместиться за повозками, а некоторым из них, у кого ружья били далее прочих и которые были искусными стрелками, расположиться на высоте, откуда они могли удобнее целиться в нападающих. На несколько минут наступила тишина. Передовые всадники индейцев оценивающе оглядывали укрепления авантюристов. Потом из сотни глоток вырвался воинский крик апахов, похожий на рев диких животных; земля загудела под копытами коней. Воины под градом пуль и камней бросились на мексиканцев. Лагерь был окружен с трех сторон, атака следовала за атакой. Сквозь рев и вой нападающих слышались залпы выстрелов с высоты. Лошади поверженных всадников неслись во все стороны, а некоторые из воинов, придавленные в падении, карабкались, силясь высвободиться из-под навалившихся коней. Вскоре битва перешла в рукопашную свалку, индейцы прыгали с коней прямо на повозки, за которыми скрывались мексиканцы.
Среди этой ожесточенной схватки три человека, Ороче, Педро Диац и Барайя, составляли особую группу, стараясь удержаться вместе, чтобы в случае надобности иметь возможность помогать друг другу. Что касаемо главного предводителя экспедиции, то он вызывал восхищение авантюристов, появляясь всюду, где схватка была самой трудной, а ситуация рискованной.
Стрелки, засевшие на высоте, не могли принести во время свалки особой пользы, и им было велено покинуть свой пост и присоединиться к сражающимся. Это тоже немало содействовало успешному исходу битвы, ибо в том месте, где находились дон Эстеван и Кучильо, ощущался заметный недостаток в людях. Правда, неустрашимый дон Эстеван поспевал всюду вовремя и мог постоять за многих. Не один бандит спасся только благодаря его превосходной английской двустволке, которой он владел с большим искусством; но тем не менее было сомнительно, что он мог долго противостоять многочисленности неприятелей, в особенности же при той слабой помощи, какую ему оказывал Кучильо.
Что касаемо Кучильо, то этот гнусный трус, предавший своих соотечественников апахам и вероломным образом вызвавший кровопролитную битву, заботился только о собственной безопасности, вовсе не помышляя о сопротивлении нападавшим неприятелям. Подле него стояла оседланная лошадь, подобно верному псу следившая за каждым его движением, между тем как сам господин внимательным взором наблюдал за ходом битвы, тщательно взвешивая колебания фортуны. Вдруг Кучильо зашатался, покачнулся назад, как будто получил смертельную рану, и повалился наземь вблизи от повозок.
Дон Эстеван один только заметил это обстоятельство и хладнокровно обронил: «Ну, что же, у нас одним трусом стало меньше!». Между тем лошадь Кучильо подбежала к нему и стала его обнюхивать. Несколько минут хозяин ее оставался неподвижен; потом, приподняв тихонько голову, украдкой огляделся вокруг и, увидев, что поблизости никого нет, поднялся на ноги, подражая человеку, который в предсмертной борьбе напрягает свои последние силы, потом, схватившись рукою за грудь, как будто усиливаясь удержать улетающую от него жизнь, он ступил, шатаясь несколько шагов, вперед, а когда уже был довольно далеко от места, где первоначально упал, медленно опустился на землю.
Его верная лошадь, следовавшая за ним повсюду, принялась опять его обнюхивать, в то время как он сам покатился к той части загороди, которая была свободна от индейцев, и, подождав там минуту, быстро проскользнул под повозку.
Очутившись таким образом вне лагеря, Кучильо ловко и проворно вскочил на ноги; улыбка злобной радости промелькнула по его лицу. Поспешно сняв железные цепи, которыми связаны были две рядом стоявшие повозки, бандит открыл заслон и свистнул; на этот свист тотчас появилась его лошадь, проскочившая через отверстие, и Кучильо в один миг уже сидел в седле, почти не коснувшись стремян. Кучильо с силою пришпорил свою лошадь и с быстротою молнии исчез в темноте.
Между тем уже много сражающихся пало с обеих сторон. Наполовину сгоревшие связки хвороста освещали красноватым светом кровавые следы происходившей битвы; ужасный рев разъяренных апахов, свист стрел, быстро повторяющиеся выстрелы следовали один за другим без умолку. Лица индейских всадников, как призраки, то исчезали в темноте, то вновь, появлялись в свете и казались при неровном пламени костров обезумевшими демонами.
Только в одном месте удалось нападающим прорвать линию защиты белых. Так как многие из мексиканцев, защищавших эту линию повозок, были ранены, а другие пали, то защитники были вынуждены уступить сильнейшему неприятелю, к которому, казалось, каждую минуту присоединялись свежие подкрепления, точно выраставшие из земли. Наступила решительная минута: сражающиеся смешались между собой, краснокожие и мексиканцы составляли какую-то группу, над которой развевались перья и прочие головные украшения апахов. Однако мексиканцам вскоре удалось опять сомкнуть прорванную линию и отрезать отступление ворвавшимся в лагерь индейским всадникам.
Между попавшими в западню индейцами, которые своими томагавками и копьями поражали, без различия, лошадей, людей и мулов, особенно был заметен один вождь высокого роста, которого соотечественники называли Пантерой. Туда, где бился этот всадник, Барайя послал храброго Диаца. Услышав это имя, индеец обратился к нему лицом и поджидал врага. Его глаза метали искры; увидев Диаца, поспешившего на зов Барайя, он тотчас направил на него свое копье, но в эту минуту Ороче ударом ножа пересек жилы в ножных сгибах его лошади. Индеец мгновенно рухнул с лошадью наземь и выронил копье. Диац подхватил копье, и пока апах, поднявшись на одно колено, вытаскивал из-за пояса короткий топор, противник успел пронзить ему голую грудь его же собственным оружием, которое, пройдя насквозь, вышло наружу между плеч, обагренное кровью. Удар, полученный индейцем, был смертельный, но губы его не испустили ни одного звука, а глаза не потеряли ничего из их гордого и угрожающего выражения. Единственное желание — отомстить противнику отразилось на его обезображенных болью чертах.
