Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден
– Изложи свое послание мне, солдат, – позволил генерал. – Я передам.
Офицер снова простерся, а затем встал:
– Его императорское величество милостиво просит Сына Неба пожаловать в его земли. Да живет он десять раз по десять тысяч лет.
До ответа какому-то солдату Сюань не снизошел. Послание, несомненно, должен был доставить кто-нибудь из вельмож высокого ранга. И император стал размышлять, как расценить это скрытое оскорбление. Церемонные ответы генерала он слушал уже вполуха. Направляя своего коня шагом, он даже не оглянулся. По спине и под мышками обильно тек пот. Рубаха под доспехами промокла насквозь.
Перед скакуном Сюаня сунские ряды раздались в стороны – по рядам на расстоянии полумили прошла рябь. Таким образом последней цзиньской армии открывалась возможность пройти меж сунских построений, в то время как для общего врага обоих государств граница оставалась закрытой. Сюань со своими генералами пересек невидимую черту первым, на пытливые взгляды встречающих реагируя полной невозмутимостью. Следом потянулись ряды его воинства, напоминая уходящий в кожу нарыв.
Угэдэй в ярости смотрел, не веря своим глазам. Там, в глубине сунских позиций, воздвигались шатры – большущие кубы шелка с персиковым отливом. Ветер развевал стяги, обозначающие расположения лучников, копейщиков, мечников. Но только когда он увидел свежую кавалерию, Угэдэя оставила одержимость, обуявшая его во время битвы. Полки всадников озирали изрытую равнину, покрытую трупами. Удержатся ли сунцы от того, чтобы не нанести внезапный удар, когда цзиньский император будет в безопасности? Правда, садящееся солнце должно остановить их, а может, и нет. Монгольские лошади скакали без отдыха много дней. Они измотаны так же, как их седоки, да и, если на то пошло, сам их хан. Все выложились на поле до предела, сражаясь в явном меньшинстве и не имея никаких преимуществ. Угэдэй покачал головой. Он видел тот клуб дыма, что выдал наличие у врага тяжелых орудий. Надо всерьез поразмыслить над этим в будущем. А пока даже неясно, как вообще волочь с собой такие махины в походе. Для войска, чья главная сила – в скорости и маневренности, эти штуковины непозволительно медлительны и чересчур громоздки.
Видно было, как в отдалении через сунские ряды движется небольшая группа конных. Туда же направлялись еще около десяти тысяч человек, но цзиньский император ушел из клещей.
Воинственный запал сменила накатившая волной усталость. Даже собственное бесстрашие казалось теперь Угэдэю безрассудством. Он как безумный сквозь взрывы летел на врага, сражался с ним лицом к лицу – а на теле ни царапины. На какой-то миг Угэдэй ощутил гордость.
Но при всем этом он проиграл. Вновь стал стягиваться вокруг головы знакомый обруч. На каждом встревоженном лице хану теперь мнилась скрытая усмешка. Ему казалось, что он слышит перешептывание солдат. Чингис бы не проиграл. Каким-нибудь непостижимым образом он бы изловчился обратить поражение в победу.
Угэдэй отдал новые приказы, и три тумена, перестав преследовать утратившие стройность ряды цзиньцев, возвратились назад. При этом как ни в чем не бывало люди ждали команды, а минганы, быстро и легко перестраиваясь в конные квадраты, вставали лицом к сунской границе.
От внезапной тишины зазвенело в ушах. Угэдэй, потный, с пылающим лицом, медленно тронулся вдоль рядов своих воинов. Пожелай сунские генералы действительно учинить над ним расправу, они бы даже не стали дожидаться, пока оставшиеся цзиньцы перейдут границу. Для успешной атаки хватило бы и половины их армии. Угэдэй сглотнул, поводя языком по рту, пересохшему настолько, что дыхание застревало в горле. Нетерпеливым жестом он велел гонцу доставить бурдюк с вином, а когда дождался, судорожно припал к его кожаному сосцу и безостановочно пил большими глотками. Боль в голове все не проходила, а в глазах как будто начинало мутиться. Вначале подумалось, что это пот, но, сколько он не тер глаза, зрение не возвращалось.
Монгольские тумены завершили перестроение, при этом сотни воинов все еще не могли отдышаться, а многие перевязывали себе кровоточащие раны. Угэдэй увидел Толуя, который ехал к нему на своей кобылице по изрытой земле. Братья обменялись полными досады взглядами, и Толуй развернул коня, чтобы посмотреть вслед императору, которому снова удалось ускользнуть.
– Ишь, везучий какой, – тихо заметил он. – Ну да ничего. У нас теперь его земли, его города. Армии его истреблены, остались только эти недобитки.
– Хватит, – оборвал Угэдэй, потирая виски. – Это горькое снадобье не подсластить. Мне теперь остается одно: вести войско в сунские земли. Они дали прибежище моим врагам и знают, что с рук им это не сойдет. – Поморщившись, он снова припал к бурдюку и сделал глоток. – За мертвых мы еще отомстим. Построй людей, и трогаемся на север, да поскорее. Но так, чтобы спешки не было заметно, ты меня понял?
Толуй улыбнулся: кому из командиров нравится отступать на глазах у врага? Хотя люди понимают гораздо больше, чем кажется Угэдэю. Сплошную стену из сунских солдат они видят ничуть не хуже, чем он. И ни один из воинов сейчас не хотел бы ринуться на нее первым.
Толуй собирался повернуть лошадь, когда в отдалении неожиданно бахнул одинокий пушечный выстрел. Было видно, как со ствола одного из выстроенных в ряд сунских орудий сорвалось округлое облачко дыма. А из пушечного жерла – это видели оба, и хан, и его брат, – вылетел какой-то предмет и, покувыркавшись в воздухе, брякнулся среди поля в паре сотен шагов. Секунду-другую оба брата сидели не шевелясь, после чего Толуй, пожав плечами, поскакал взглянуть, что это. В седле он держался прямо, зная, что на него сейчас устремлено больше взглядов, чем на участников состязаний в Каракоруме.
К тому моменту, как Толуй возвратился с каким-то холщовым мешком, поглядеть на происходящее через тумены прискакал и Хасар. Кивнув племянникам, он потянулся было к
