По степи шагал верблюд - Йана Бориз
Семен завошкался, замычал, приподнялся:
– Ах ты, китайская чертяка! Что, полакомиться захотелось? Не попробовать, так хоть поглазеть? – Он дернулся, но спущенные штаны не позволили сделать шаг, и снова повалился, теперь уже под ноги Федору.
Глава 5
Будь Веньямин Алексеич немножко поспесивее, он бы своей родословной легко заткнул за пояс любого петербуржского придворного. Предки Шаховского упоминались еще в летописях Смутного времени, правда, им тогда не повезло, поэтому записан только скупой факт: такого‐то числа казнен. С неспокойных Петровых времен Шаховские не жаловали столицы, предпочитали все больше по вотчинам отсиживаться. Конкретно в Екатеринбургской губернии. Случались в роду и блестящие военные, как, например, дед нынешнего князя – лихой кавалерист, прославившийся в Отечественной войне 1812 года, или его двоюродный брат – герой турецких баталий. От деда в доме хранилась наградная сабля, врученная, по преданию, генерал-лейтенантом Федором Петровичем Уваровым – легендарным первым шефом Кавалергардского полка. Маленький Венечка часто просил отца показать ее, гладил шершавую кожу ножен. Но вместе с первым юношеским пушком тяга к холодному оружию, да и вообще военному делу, у него ослабела.
Отучившись за границей и немного послужив для порядку, князь вышел в отставку и посвятил себя светским забавам, бесславно прожигая в столицах невеликие батюшкины капиталы и крепкое по молодости здоровье. Ничего интересного, умного или значительного Веньямин Алексеич в титулованных кругах не отыскал, заскучал. В праздных разговорах менялись только имена и географические названия, новых сюжетов не попадалось. Тут подоспел указ об отмене крепостного права, давно ожидаемый передовым дворянством. Надежды на просвещенную Россию некоторое время опьяняли умы патриотов, но недолго. В итоге первые тридцать пять лет жизни бесславно прошли в изучении надушенных перчаток и пошлых стишат в шелковых альбомах, от которых почему‐то становилось стыдно читателю, хоть писались они кем‐то другим, бессовестным, не жалеющим «трепетных взоров» и «нежных ланит», бросающим на произвол судьбы «томные жесты» и «божественные звуки». Князь краснел, натыкаясь на подобное безобразие, и все равно благосклонно кивал в ответ на требовательный взгляд хозяйки – хвали, мол, почему не хвалишь? Отчаявшись найти в столицах дело по душе, он вернулся в родные места и надумал жениться. Екатеринбургский губернатор предложил приличный пост, и, казалось бы, за невестой дело не стало. Однако напыщенные чванливые барышни, прежде всего заглядывающие в Табель о рангах, оставляли его равнодушным, а самое главное – снова совали под нос альбомы со стишатами. Что до неземной красоты, то он повидал всякой, так что на эту испытанную женскую удочку не попадался.
Елизавета Николаевна происходила из небогатого и незнатного рода. И, честно говоря, на момент судьбоносной встречи стала старовата для замужества – целых двадцать восемь лет. Она предпочитала танцам книги, потому и засиделась в девках, пока более проворные раскадриливали видных женихов. Родители сначала досаждали, притаскивая в дом то неуклюжего наследника лесопилки, то чудесным образом разбогатевшего судовладельца, кажется в прошлом рядового картежника. Лизонька кривила длинный нос и молчала как дура, хотя на скудный кругозор не жаловалась и целыми днями не выпускала из рук книжек. В конце концов маменька с папенькой махнули рукой на старшую дочь, занявшись устройством судеб ее сестер – более кокетливых и падких на мужское внимание.
Книги – опасная вещь. После них уже не хотелось беседовать с суженым о дровах или лошадях, а хотелось о поэзии, музыке и театре. Случайная встреча с Шаховским ничего не обещала – кто он и кто она? Поэтому разговор затеялся искрометный, без ужимок и стрельбы глазами. Они жарко спорили о кончине журнала «Современник», о Дмитрии Григоровиче и Павле Анненкове, о покуда непонятных европейских шедеврах, обзываемых чудным словом «импрессия», и о том, куда катится русское искусство. Наговориться никак не могли. Уже все гости разошлись со званого обеда, а Елизавета Николаевна все спорила с самым завидным женихом губернии об опасном рассказе Ивана Тургенева «Ася».
Назавтра Веньямин Алексеич нанес визит в скромную квартиру отставного майора, стесняясь, напросился на пустой чай в обществе Елизаветы Николаевны и признался:
– Мы вчера не договорили, я всю ночь не мог заснуть.
Так и родилось это чудо любви. По прошествии четверти века Шаховские все никак не могли наговориться. Обсуждали с одинаковой страстью и урожай пшеницы, и римское право. Елизавета Николаевна могла ночью разбудить супруга и прочитать отрывок из новой поэмы никому не известного поэта, а Веньямин Алексеич скакал, загоняя лошадь, чтобы поделиться новостями о чудесах голландской агрономии.
После свадьбы князь оставил Екатеринбург и купил большое запущенное имение возле Петропавловска. Далековато, зато недорого. Они достроили дом, завели молочное стадо. Маленький Глебушка родился уже в Новоникольском. Петербургский приятель порекомендовал опытного голландца в управляющие, и уже через пять лет маслобойное предприятие начало приносить доход. Мануил Захарыч стал не правой рукой хозяина, а его запасной головой. Причем запасная работала не в пример успешнее собственной, вечно занятой рассуждениями о литературе, глубокомысленными статьями, которые князь печатал в «Аграрном вестнике», и воспитанием наследника.
Глеб Веньяминыч получил лучшее, на что мог претендовать провинциальный дворянин. Мягко и умело его отговорили от столичных распутств, от политической стези, еще от каких‐то заблуждений. Учителей пристально отбирала Елизавета Николаевна и чаще положенного недовольно качала головой, убедившись, что эрудиция педагога недотягивает до ее высоких кондиций. Мальчик рос добродушным, трудолюбивым, не бунтарем и не тряпкой – как раз то, что надо. Матушкин длинный нос на его лице чудесно вписался в породистое вытянутое лицо Шаховских. Так что теперь и нос казался умеренным, и подбородок не торчал на лишние полвершка. Волосы он унаследовал темные, вьющиеся, как у прадеда-кавалериста, а глаза малахитовые, задумчивые, такие впору графу Монте-Кристо. Другими словами, княжич получился редким красавцем.
Пока заводик приносил невеликий доход, Глеба готовили к профессорской карьере, заставляли зубрить энциклопедии, языки, названия древних городов и трудновыговариваемые имена правителей. Поначалу отпрыск противился, но заманчивая картинка, нарисованная родителями – пышная кафедра при императорском университете и бурные аплодисменты растроганных коллег, – поборола в нем недостаток усидчивости.
Однако вместе с Глебом Веньяминычем рос и завод. Когда княжичу стукнуло пятнадцать, Шаховские числились в первой сотне омских богачей и постоянно ползли
