Аркадий Вайнер - Карский рейд
— Дельно, — одобрил Шестаков. — Надо продумать и другие меры…
Неустроев наклонился к Болдыреву и тихо спрашивал его о чем-то…
А Шестаков напористо излагал программу необходимых для обеспечения похода действий:
— В ближайшие дни надо провести партийную конференцию на судоремзаводе и механическом заводе Лида! Нужно обратиться с воззванием к трудовому населению Архангельска — разъяснить громадность стоящей перед нами задачи…
Щекутьев, внимательно слушая Шестакова, что-то торопливо помечал в своем блокноте.
— Центральный Комитет партии, ВЦИК и Реввоенсовет Республики призывают губернскую партийную организацию, — звучал над ними голос Шестакова, — бросить на самые трудные участки экспедиции коммунистов, сознательных пролетариев, лучшую часть старого офицерства…
Вскоре совещание окончилось. В коридоре Шестаков и Щекутьев долго обнимались, радостно восклицали что-то, хлопали друг друга по плечам.
— Привел все-таки бог свидеться, — довольно говорил Шестаков. — Ведь с шестнадцатого года нас с тобою где только не мотало…
— Меня-то не очень, — смеялся Щекутьев. — Как в январе семнадцатого перевели на Север, так и трублю в Архангельске бессменно.
— Ты и тут по части радио командуешь?
— Начальник службы связи! — гордо сообщил Щекутьев.
К ним подошел Неустроев, и Шестаков представил ему Щекутьева:
— Знакомьтесь, Константин Петрович, — военмор Щекутьев Сергей Сергеевич, мой соратник по минной дивизии, а ныне главный архангельский Маркони…
Неустроев приветливо поклонился:
— Весьма рад…
— И мне очень приятно, Константин Петрович, — искренне сказал Щекутьев. — Я еще в Морском корпусе, в гардемаринах был про вас наслышан.
— Ну уж, ну уж… — смущенно улыбаясь, Неустроев отошел.
— А я частенько вспоминал, как мы с тобой в Данциге повоевали, — мечтательно прищурился Щекутьев. — Ох, и операция была лихая!
— Лихая, ничего не скажешь, — согласился Шестаков и, немного помолчав, добавил душевно: — Я очень рад, Сережа, что ты с нами.
— Ну, еще бы! — охотно поддержал его Щекутьев. — Мне тут довелось с Шуриком Новосельским столкнуться, когда белые отступали…
Щекутьев задумался, и Шестаков поторопил его:
— Ну-ну, так что Шурик?
Щекутьев посуровел, сказал неприязненно:
— Враг. Да еще какой! Злобы сколько… А ведь койки в кубрике рядом висели… Хлебом делились…
— Диалектика революции, — развел руками Шестаков. — Я потому и радуюсь тебе… Ну, дружок, я помчался — дел невпроворот. Как устроюсь — дам знать. Пока…
— Оревуар!.. — улыбнулся Щекутьев.
Четыре тысячи Солоницын достал.
И теперь в горнице Чаплицкий и Берс вместе с хозяином пили чай. В комнате было почти темно — лишь вялый огонек лампады под образами еле колебал сумрак.
На столе перед Чаплицким лежали ровные столбики золотых монет.
— Ну, вот видите, господин Солоницын, нашлись денежки, так? А вы опасались не собрать, — не то улыбался, не то по-волчьи скалился Чаплицкий.
— Соберешь, пожалуй, — тяжело вздохнул Солоницын. — Пока рубашку с меня последнюю не сымите, не успокоитесь ведь…
— Не агравируйте, господин купец. Сиречь — не преувеличивайте, — лениво заметил Берс. — Под вашим последним бельем еще толстый слой золотого жирка…
Он допил чай, расслабленным шагом прошелся по зале, сказал поучительно:
— Царь Кудгадан, отец великого Будды, заповедывал нам думать не о золоте, а о жизни вечной…
Солоницын неприязненно покосился на него.
Чаплицкий прямо в сапогах улегся на диван, неторопливо закурил и сказал Солоницыну:
— Не тужите, Никодим Парменыч! Вам надо только дождаться победы нашего дела…
— И что тогда?
— А тогда я дам вам на откуп все рыбные промыслы! На девяносто девять лет!
— Ага! Буду дожидаться. Коли тебя, ваше высокоблагородие, завтра Чека где-нибудь не подшибет. И будут мне тогда промыслы!
— Все мы в руке божьей, — сладко потянулся Чаплицкий. — В Евангелии от Иоанна сказано: «Да не смущается сердце ваше и да не устрашится!»
— А-а! — небрежно махнул рукой Солоницын.
— Вот-вот, господин меняла, все беды от неверия нашего!
Солоницын встал, бормотнул угрюмо:
— Пойду скажу, чтобы свет запалили.
— Не надо! — неожиданно резко бросил Чаплицкий. — Не надо! Сейчас ко мне придет гость, нам лишний свет не нужен. Не нужны лишние глаза, уши и языки. Вы, Никодим Парменыч, не маячьте здесь. Идите к себе наверх, отдохните после чая, помолитесь… — Подумал и добавил: — Вас ротмистр проводит… Чтобы соблазна не было ухо сюда свесить.
И едва он произнес эти слова, раздался короткий двойной стук в дверь.
Чаплицкий поднялся и скомандовал Берсу:
— Ну-ка, ротмистр, воздымите его степенство! Быстренько!
Солоницын, недовольно бормоча себе под нос что-то невразумительное, отправился вместе с Берсом в мезонин.
А Чаплицкий подошел к двери, прислушался, потом отодвинул засов. В горницу вошел человек, закутанный в башлык поверх тулупа. Лица его в сумраке не было видно.
Чаплицкий дождался, пока он разделся, проводил в горницу, предложил:
— Обогреетесь? Есть чай, можно водочки…
— Сейчас, к сожалению, не могу, Петр Сигизмундович, — отозвался гость. — Я должен вскорости вернуться на место.
— Понял. Какие новости?
— Неважные. Сегодня из Москвы прибыл особоуполномоченный комиссар Шестаков…
— Николай Шестаков? — живо переспросил Чаплицкий.
— Он самый, Николай Павлович. Ему поручено организовать морскую экспедицию, чтобы перебросить сюда и в Мурманск сибирский хлеб. На Оби и Енисее скопилось свыше миллиона пудов…
Чаплицкий присвистнул:
— Ничего себе! Но ведь это невозможно!
— Почему?
— Миллер в прошлом году пытался это сделать с помощью английских ледокольных пароходов.
— А чем кончилось?
— Полным фиаско: прорвалось только одно судно, да и то вмерзло в материковые льды. Все коммерсанты, вложившие в это предприятие деньги, понесли большие убытки.
Гость хрипло засмеялся:
— Это действительно неосуществимо. Для английских торгашей и наших спекулянтов. Но где Миллер, и где мы сейчас? Я согласен, до сих пор такая экспедиция никому еще не представлялась возможной. Но большевикам, к сожалению, удалось многое, что до них не удавалось никому.
Вернулся Берс. Чаплицкий, не знакомя его с посетителем, уселся верхом на стул, упер лицо в ладони, задумчиво сказал:
— Мы не можем этого допустить! Если они доставят сюда хлеб нам конец…