Альберто Васкес-Фигероа - Силач

— Но это же полный бред!

— Бред? — воскликнул Сьенфуэгос, притворившись удивленным. — Почему же бред? Разве после обеда вам не хочется спать, и вы легко засыпаете, зато просыпаетесь совершенно разбитым, как будто кто-то высасывает из вас все силы?

— Это правда.

— И с каждым днем вы все сильнее устаете, словно дряхлый столетний старик?

— И это верно.

— А не появляются ли у вас такие же отметины на больших пальцах ног, когда вы спите без сапог?

— Не замечал.

— А вы проверьте.

Перепуганный Бальтасар Гарроте дрожащими руками стянул тяжелые сапоги и действительно обнаружил на большом пальце левой ноги два крошечных следа от уколов с капельками запекшейся крови.

— Боже милосердный! — воскликнул он, едва не потеряв сознание от ужаса.

— Вот видите? — торжествующе заявил Сьенфуэгос. — С моим бедным кузеном было то же самое.

— Но почему? Почему именно я?

— Полагаю, это можете знать только вы, — канарец выдержал многозначительную паузу и оглянулся, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает. Наклонившись к самому уху Турка, он прошептал: — Может быть, вам случилось чем-то прогневать дьявола?

— Прогневать дьявола? — ошеломленно переспросил тот. — Но ведь всем известно, что любой добрый христианин уже одним своим существованием досаждает дьяволу.

— Разумеется! — согласился канарец. — Несомненно, так оно и есть. Но всегда найдется человек, который больше других преуспеет в своем стремлении досадить дьяволу. Так чем вы могли ему досадить?

— Может быть, тем, что посылал проклятия в его адрес? — предположил Турок.

— Думаю, что нет. Скорее, вы чем-то ему напакостили. А если не ему самому, то кому-то из его слуг. Вы же знаете: того, кто обидит слугу Князя Тьмы, ожидают самые ужасные кары.

— Не-е-ет!

— Разумеется, это так. Разве вы сами этого не знаете?

— Никогда о таком не слышал...

— Но это так, — со всей серьезностью заявил Сьенфуэгос. — И теперь он каждую ночь будет пить вашу кровь, пока вы не умрете... Вот попомните мое слово! — прошептал канарец, вновь наклоняясь к самому его уху.

— Не случалось ли вам в последнее время обидеть кого-то, кто мог быть связан с Князем Тьмы?

Казалось, Бальтасар Гарроте по прозвищу Турок вот-вот упадет в обморок; он бессильно откинулся на спинку стула, будто сломанная кукла, и, тяжело вздохнув, хриплым шепотом произнес:

— Недавно я чуть было не отправил на костер одну ведьму.

— Не может быть!

Тот сокрушенно покачал головой:

— Вы разве не слышали, что донья Мариана Монтенегро сейчас находится под судом Инквизиции? Так вот, я выступал обвинителем по ее делу.

— О Боже! — присвистнул канарец. — Тогда все понятно: вы навлекли на себя гнев сатаны.

— Так значит, донья Мариана и впрямь служит сатане? — недоверчиво спросил тот.

— Не обязательно, — поспешил ответить канарец. — Вполне может статься, что она ни в чем не повинна, но вы прогневали Князя Тьмы уже одним тем, что использовали его имя в своих целях. Вы и впрямь считаете, что эта женщина, как там ее зовут, виновна в колдовстве?

Какое-то время Турок колебался; видимо, на этот больной вопрос он предпочел бы не отвечать; однако был настолько потрясен услышанным, а также загадочными следами на теле, что в конце концов все же признался:

— Нет. На самом деле я совсем в этом не уверен.

— В таком случае, почему вы на нее донесли?

— Потому что из-за нее погибли многие мои товарищи. Но это слишком долгая история, чтобы рассказать в двух словах...

— Тем не менее, она может привести вас к поистине ужасной смерти и вечному пребыванию в аду. Вы не замечали пятен крови на своей подушке?

— Вчера, — признался вконец растерянный собеседник. — Я не мог понять, откуда они взялись.

— Это Люцифер пьет вашу кровь и роняет на подушку ее капли. — Сьенфуэгос немного помолчал, прежде чем продолжить с большим апломбом: — То есть, конечно, не лично Люцифер, а его маленькие демонята, подсылаемые им как раз для таких вещей, но это ничего не меняет, — добавил он с такой убежденностью, что никому и в голову не пришло бы усомниться в его словах.

— И что же мне теперь делать?

— Если честно, вы мало что можете сделать.

— А если я буду спать с распятием?

— Положив его в ноги?

— Нет, — ответил собеседник, весьма напуганный перспективой стать жертвой приспешников сатаны. — Не в ноги, конечно. Положу в изголовье кровати или повешу на шею. И буду спать, не снимая сапог.

— Вы собираетесь провести всю жизнь в сапогах и с распятием на шее? — многозначительно усмехнулся канарец. — Не думаю, что это удачное решение.

— Тогда что же мне делать? — воскликнул Турок. — Каким образом удалось спастись вашему кузену?

— Он примирился с демоном.

— Примирился с демоном? — недоверчиво переспросил бедняга. — Объясните мне на милость, каким образом можно примириться с демоном? Для того, чтобы примириться с Богом, нужно просто исповедаться, но я не думаю, что у демона есть место для публичных покаяний.

— Конечно, такого места нет, — согласился Сьенфуэгос, едва сдерживая смех. — Но думаю, что это все же можно сделать.

— Совершив какую-нибудь мерзость?

— Мерзость? — переспросил Сьенфуэгос, на сей раз искренне удивленный. — Что вы хотите этим сказать?

— Когда Господь налагает епитимью, он, как правило, велит сделать доброе дело; а Князь Тьмы, значит, наоборот — должен потребовать сделать что-то дурное.

— Честно говоря, я никогда не задумывался над этим вопросом, — признался канарец. — Но вряд ли Князь Тьмы требует именно этого.

— Тогда чего же он требует?

— Я не очень в этом разбираюсь, но думаю, что, если демон от вас не отстанет, быть может, вам стоит отозвать свое обвинение против этой ведьмы?

— Отозвать обвинение? — в панике воскликнул Бальтасар Гарроте, которому вдруг показалось, что мир перевернулся с ног на голову. — Но это невозможно!

— Почему же невозможно?

— Потому что у меня есть основания для этого обвинения. И очень серьезные.

— Если ваши основания настолько серьезны, что вы готовы пожертвовать собственной жизнью и спасением души — воля ваша. В противном же случае советую вам хорошенько подумать. Что до меня — то я выполнил свой долг, предупредил вас об опасности, несмотря на то, что вы — последний человек в этом мире, с которым мне хотелось бы иметь дело. Прощайте, кабальеро!

С этими словами он встал, церемонно откланялся, окинул его долгим взглядом, полным сострадания, как если бы смотрел на умирающего, и удалился, даже не оглянувшись, с видом человека, не желающего видеть столь безмерных страданий.