Александр Логачев - Разбуженные боги
Артем отвел кинжал от горла айна.
– Выбирайся. Иди к дереву, отвязывай веревку.
Веревка могла пригодиться, надо было прихватить ее с собой. За айном, ясное дело, придется приглядывать. А сейчас Артему следовало кое о чем в темпе поспрошать женщину. Следовало признать, весьма загадочную женщину…
Артем шагнул к ней, приобнял за плечи:
– Спасибо. Я у тебя в долгу. Ты русская?
Она рубанула ребром ладони об ладонь:
– Наполовину. Мать моя бывши в Киеве отроковица, – она опять заговорила по-русски. Судя по напряженному лицу, родной язык давался ей нелегко. Наверняка эта женщина уже порядком подзабыла его. – Отец из булгар. Ведати булгар?
Артем довольно энергично кивнул, так как булгар он знал, хотя и без подробностей. В его мозгу эти самые булгары, правда, почему-то весьма причудливо сплетались с половцами. Те и другие в его воображении выглядели одинаково – люди в конусовидных меховых шапках, с гиканьем врывающиеся в русские поселения и стреляющие из луков на скаку.
После того как выяснилось, что Артему знакомы булгары, женщина с видимым облегчением перешла на японский, на котором говорила с окинавским акцентом и весьма бойко, то есть ровно так, как люди говорят на родном языке. По-японски она и поведала Артему свою историю, уложив длинную жизнь в два десятка фраз.
Отец-булгарин взял ее мать в полон в одном из набегов даже не на сам Киев, а на какую-то деревню или город, находившийся неподалеку от Киева. Рассказчица уже и не помнила, как называлось то место. Булгарин полонянку не продал, потому как та была зело красива, а оставил себе в качестве одной из жен, увеличив штат таковых еще на одну единицу. Жили они в городе Биляр, в большом доме с огромным садом. Мать приняла мусульманскую веру, потому что в городе том молились Аллаху, хотя других вер не притесняли.
Отец все больше пропадал в походах, жены, большей частью бывшие полонянки, браком с булгарином возведенные в ранг полноценных свободных людей, как ни странно, жили дружно. Может быть, потому, что жили они в достатке, взаперти не сидели и даже работать им особенно не приходилось. Знай себе тоскуй по мужу, жди, когда он нагрянет из похода и навезет подарков. В этом городе, в этой обстановке и родилась Айгюль. Такое имя дали сегодняшней спасительнице Артема много-много лет назад. Мать учила ее, как и других своих детей, родному языку. Этому никто препятствий не чинил.
А потом пришел какой-то Джам-аль-Джем, встал под городом лагерем, предложил жителям сдаться в обмен на сохранение жизни. Те не сдались, и началась осада. В конце концов Джам-аль-Джем ворвался в город, ну и понятно, что тут началось. Мать погибла от стрелы, когда они перебегали из их загоревшегося дома куда-то еще, отца тоже убили, хоть сама она и не видела этого. Убили вообще всех мужчин города, равно как и всех мальчиков, чтобы не мстили потом. Не трогали только стариков, если те, конечно, сами не хватались за оружие. Женщин, тех, которые помоложе и покрасивее, победители угнали с собой. Зачем оставлять добро? Она была тогда совсем молодой, не больше четырнадцати весен от роду. Ее, разумеется, угнали тоже.
Ее продавали трижды. Два раза Айгюль покупали другие торговцы рабами. Потом ее долго куда-то вели и везли вместе с караванами невольников – видимо, туда, где подобный живой товар стоил намного дороже. В конечном счете она очутилась на невольничьем рынке в каком-то неведомом Артему городе Вэньчжоу. Там она и приглянулась некоему Лао, китайцу по национальности, пирату по профессии, окинавцу по месту рождения и проживания, плохо разговаривающему по-китайски, зато хорошо по-японски. И этот Лао ее купил. С тех пор она и жила здесь на правах одной из женщин пирата, получила от него новое имя – Юна, родила ему пятерых детей, из которых двое умерли, но зато имелось уже трое внуков. Раньше Юна работала на рисовом поле и дома, теперь, по старости лет, – только по дому. Года считать она уже давно перестала. Да и чего их считать, спрашивается?
«Вот такая жизненная история из тринадцатого века, – подумал Артем. – Между прочим, хоть у нас в Ямато тоже имеются свои недостатки, но, по крайней мере, мы не торгуем людьми как баранами и рисом».
Касаемо же дня сегодняшнего… Когда в доме Хаси, где она прислуживала, женщина услышала русские слова, на нее и нахлынуло. Она едва устояла на ослабших ногах, чуть было не выронила кувшин с вином из гаоляна, справилась с собой и стала прислушиваться к разговору. Так Юна и узнала, что человек, который цветом волос и лицом напомнил ей мать, идет, оказывается, с посольством в Русь.
Когда Хаси всех лишних повыгонял, она устроилась за одной из стенок и подслушала весь разговор между ее соотечественником и атаманом. Она многого не поняла в том разговоре, но уразумела главное – земляку ее матери скорее всего придется проститься с головой, а до этого ему предстоит пройти через пытки. Тогда Юна надумала спасти человека, в котором течет родная кровь.
Она пришла сюда с кувшином вина и собиралась сказать часовому, что этот подарок прислал для него Кусанку, чтобы не так страшно было караулить в такую плохую ночь. Когда пират присосался бы к горлышку, Юна вонзила бы ему под сердце кинжал, взятый тайком в доме Хаси. Но уловка с кувшином не потребовалась, потому как пират в шуме бури не услыхал ее шагов и не повернулся. Ей оставалось только вонзить клинок поточнее и поглубже. Рука у нее, слава Тенгри, еще твердая. Куда надо бить, чтобы свалить жертву наверняка и сразу, она, жена пирата, знала неплохо. Этого Ясу, а именно так звали беднягу часового, не жалко. Да и никого ей здесь не жалко, кроме своих детей и внуков. Даже мужа Юна и то не пожалела бы. Чего его жалеть, когда, кроме детей, ничего хорошего она от него не получила? Но мужа тут быть и не могло, он уже много лет как утонул.
– Скажи мне свое настоящее имя, какое ты получил от рождения, – требовательно сказала женщина.
– Артем. – Он подумал и добавил: – Из семьи Топильских.
– Княжеского рода?
«Сказать разве, что княжеского? Может, ей приятнее будет спасать родовитого человека?»
Но Артем все же решил быть максимально правдивым.
– Я из семьи потомственных саругаки[18], – сказал он.
Ему показалось, что Юна все же была разочарована. Может, ему следовало соврать? Все-таки женщинам иногда полезнее преподносить красивую ложь, чем грубую правду.
– Теперь слушай, как ты вернешь мне долг за спасение, – безапелляционно заявила женщина, что-то стянула со своей шеи и укрыла в ладонях. – Еще в Биляре моя мать купила в лавке, где продавали всякие безделицы из других стран, три нательных креста во славу Тенгри[19], которому поклонялась, когда жила на Руси. Она дала каждому из своих детей по крестику, но прежде вырезала на другой стороне имя каждого из нас. Начертила она и мое русское имя, которое мне дала в тайне от отца, – Любава. Моя сестра умерла еще до осады от черной лихорадки. Мой брат, когда мать убило стрелой, убежал и затерялся в дыму, среди мечущихся людей. Я не смогла ни догнать, ни найти его, а там и меня схватили. Он младше меня годков на десять. Может, и не убили его тогда, мог спрятаться и переждать. Может, он и до сих пор жив. Так вот, посол. Если увидишь у кого такой крест, попроси перевернуть и посмотри, что начертано. Если «Изяслав» – значит, перед тобой мой брат. Расскажешь ему обо мне. Держи и слушай второе.
