Александр Дюма - Сорок пять
– Никто.
– Но, в конце-то концов, – настаивал он, – разве на этот счет не ведутся никакие разговоры?
– О, конечно, – ответил офицер, – правду ли, неправду, а что-нибудь, как вы сами понимаете, всегда рассказывают.
– Так что же все-таки говорят?
– Говорят, что принц охотился в лозняке у реки и что он отделился от других охотников – он ведь все делает по внезапному порыву, и охота его захватывает, как игра, как битва, как горе, – но вдруг возвратился, видимо, чем-то крайне расстроенный. Придворные стали расспрашивать его, думая, что речь идет просто о каком-нибудь злоключении на охоте. В руках у принца было два свертка с золотыми монетами. «Подумайте только, господа, – сказал он прерывающимся голосом, – Орильи умер, Орильи заели волки». Никто не хотел верить. «Нет, нет, – сказал принц, – черт меня побери, если это не так: бедняга всегда лучше играл на лютне, чем ездил верхом. Кажется, лошадь его понесла, он упал в какую-то рытвину и убился. На другое утро двое путников, проходивших мимо этой рытвины, нашли тело, наполовину обглоданное волками. В доказательство того, что все произошло именно так и что воры тут не замешаны, – вот два свертка с золотом, они были найдены на нем и честно возвращены». Но так как никто не видел людей, принесших эти свертки, – продолжал офицер, – все подумали, что они переданы были принцу теми двумя путниками, которые встретили его на берегу реки, узнали и сообщили о смерти Орильи.
– Все это очень странно, – пробормотал Анри.
– Тем более странно, – продолжал прапорщик, – что говорят, – правда это или выдумка? – будто принц открывал калитку парка у буковых зарослей и в нее проскользнули две тени. Значит, принц впустил в парк каких-то двух человек – вероятно, тех самых путников. С той поры принц и удалился в павильон, и мы теперь видим его лишь изредка.
– А этих путников так никто и не видел? – спросил Анри.
– Я, – сказал офицер, – когда ходил к принцу узнать вечерний пароль для дворцовой охраны, – я встретил какого-то человека, который, по-моему, не принадлежит к дому его высочества. Но лица его я не видел, этот человек при виде меня отвернулся и надвинул на глаза капюшон своей куртки.
– Капюшон своей куртки?
– Да, человек этот походил на фламандского крестьянина и, сам не знаю почему, напомнил мне того, кто был с вами, когда мы встретились во Фландрии.
Анри вздрогнул. Замечание офицера показалось ему связанным с тем глухим, но упорным интересом, который вызывал у него этот рассказ. И ему, видевшему, как Диана и ее спутник поручены были Орильи, пришло на ум, что он знает обоих путников, сообщивших принцу о гибели злосчастного музыканта.
Анри внимательно поглядел на офицера.
– А когда вам показалось, будто вы узнаете этого человека, что вы подумали, сударь? – спросил он.
– Вот что я думаю, – ответил офицер, – но не берусь ничего утверждать. Принц, наверно, не отказался от своих планов насчет Фландрии. Поэтому он содержит там соглядатаев. Человек в шерстяном верхнем камзоле один из таких шпионов; в пути он узнал о несчастном случае с музыкантом и принес два известия сразу.
– Это возможно, – задумчиво сказал Анри, – Но что делал этот человек, когда вы его видели?
– Он шел вдоль изгороди, окаймляющей цветники (из ваших окон ее можно видеть), по направлению к теплицам.
– Итак, вы говорите, что два путешественника.., вы ведь сказали, что их было два?
– Говорят, будто вошли двое, но я сам видел только одного, человека в шерстяном камзоле.
– Значит, по-вашему, этот человек живет в теплицах?
– Весьма вероятно.
– Из теплиц есть выход?
– Да, есть, граф, в сторону города.
Анри некоторое время молчал. Сердце его сильно билось. Эти подробности, как будто бы не имевшие никакого значения, для него, обладавшего в этом таинственном деле как бы двойным зрением, были полны огромного интереса.
Между тем наступила темнота, и оба молодых человека, не зажигая света, беседовали в комнате Жуаеза.
Усталый после дороги, озабоченный странными событиями, о которых ему только что сообщили, не имея сил бороться с теми чувствами, которые они ему внушали, граф повалился на кровать брата и машинально устремил взгляд в темноту.
– Значит, павильон принца там? – спросил дю Бушаж, указывая пальцем туда, откуда, по всей видимости, появился неизвестный.
– Видите огонек, мерцающий среди листвы?
– Ну?
– Там столовая.
– А, – вскричал Анри, – он снова появился.
– Да, он, несомненно, идет в теплицы к своему товарищу. Вы слышите?
– Что?
– Звук поворачиваемого в замке ключа.
– Странно, – сказал дю Бушаж, – во всем этом нет ничего необычного и, однако же…
– Однако вас дрожь пробирает, верно?
– Да, – сказал граф, – а это что такое?
Послышался звук, напоминавший звон колокола.
– Это сигнал к ужину для свиты принца. Пойдемте с нами ужинать, граф.
– Нет, спасибо, сейчас мне ничего не нужно, а если проголодаюсь, то позову кого-нибудь.
– Не дожидайтесь этого, присоединяйтесь к нашей компании.
– Нет, невозможно – Почему?
– Его королевское высочество почти что приказал мне распорядиться, чтобы ужин мне приносили сюда. Но вы идите, не задерживайтесь из-за меня.
– Спасибо, граф, доброй ночи. Следите хорошенько за нашим призраком.
– О, можете на меня в этом отношении положиться. Разве что, – добавил Анри, опасаясь, не выдал ли он себя, – разве что сон меня одолеет. Это более вероятно да, на мой взгляд, и более разумно, чем подстерегать тени каких-то шпионов.
– Разумеется, – засмеялся офицер.
И он распрощался с дю Бушажем.
Едва только он вышел из библиотеки, как Анри устремился в сад.
– О, – шептал он, – это Реми! Это Реми! Я узнал бы его и во мраке преисподней.
И молодой человек, чувствуя, что колени у него дрожат, прижал влажные ладони к своему горячему лбу.
– Боже мой, – сказал он себе, – а может быть, это просто галлюцинации моего несчастного больного мозга, может быть, мне суждено и во сне и наяву, и днем и ночью беспрестанно видеть два эти образа, проложивших такую темную борозду на всей моей жизни? И правда, – продолжал он, словно чувствуя потребность убеждать самого себя, – зачем бы Реми находиться здесь, в замке, у герцога Анжуйского? Что ему тут делать? Какая связь может быть у герцога Анжуйского с Реми? И наконец, как он мог покинуть Диану, с которой никогда не расстается? Нет, это не он!
Но в следующий же миг какая-то внутренняя убежденность, глубокая, инстинктивная, возобладала над сомнением:
