Бернард Корнуэлл - Арлекин. Скиталец. Еретик (сборник)
Вошла женщина с маленьким ребенком. Томас съежился, стыдясь своей наготы, и его стыдливость, похоже, рассмешила молодую особу. Рассмеялся и ребенок. Не сразу, но все же лучник сообразил, что это и есть Шарль, сын Жанетты. Мальчик смотрел на него с любопытством, но явно не узнавая. Женщина, очень хорошенькая, была на сносях. На незнакомке было надето бледно-голубое, отороченное белыми кружевами и расшитое по кайме жемчугом платье, подвязанное над сильно выступавшим, основательно округлившимся животом. На голове у нее красовалась высокая коническая голубая шляпка с короткой вуалью, которую она приподняла с лица, чтобы получше рассмотреть Томаса. Юноша стыдливо подтянул колени к животу, но женщина без тени смущения пересекла комнату и уставилась на него.
– Бедняжка, – промолвила она.
– Кто? – не понял Томас.
Уточнять она не стала.
– Ты и вправду англичанин? – спросила незнакомка и, не получив ответа, досадливо поморщилась. – Слушай, англичанин, там, внизу, готовят дыбу. Блоки, вороты, веревки… все, чтобы тебя растянуть. Ты когда-нибудь видел человека, растянутого на дыбе? Это забавно, хотя, думаю, тот, кто находится на дыбе, сам так не считает.
Томас по-прежнему игнорировал ее, глядя на маленького мальчика, у которого было круглое личико, черные волосы и яркие, темные глаза Жанетты, его матери.
– Ты помнишь меня, Шарль? – спросил Томас, но во взгляде мальчика не промелькнуло и тени узнавания. – Твоя мама посылает тебе привет, – продолжил он.
– Мама? – переспросил Шарль, которому было уже почти четыре года.
Женщина схватила малыша за руку и оттащила в сторону, как будто Томас был заразным.
– Кто ты? – сердито спросила она.
– Твоя мама любит тебя, Шарль, – сказал Томас большеглазому мальчугану.
– Кто ты? – не унималась женщина, но тут дверь распахнулась.
Вошел доминиканский священник – высокий, худой, изможденный, с седыми волосами и лицом фанатика. Увидев женщину с ребенком, он нахмурился:
– Мадам, это неподобающее место для женщины.
– Ты забываешь, священник, кто здесь хозяин, – возразила она.
– Нет, – уверенно ответил доминиканец, – я хорошо помню, что хозяин здесь твой муж, а он не позволил бы тебе здесь остаться. Поэтому уходи.
Священник придержал дверь открытой, и женщина, надо полагать, мадам де Ронселет, немного помедлив, вышла. Шарль с порога оглянулся, но его вытащили из комнаты за миг до того, как туда вошел второй доминиканец, помоложе, маленький и лысый. Он нес миску с водой, на одну его руку было наброшено полотенце. За ним, потупя очи и молитвенно сложив руки, проследовали и остановились возле огня двое слуг. Священник-аскет, появившийся первым, закрыл дверь и вместе с другим клириком подошел к столу.
– Кто ты? – спросил Томас изможденного священника, хотя и подозревал, что знает ответ.
Юноша пытался вспомнить то туманное утро в Дареме, когда наблюдал схватку де Тайллебура с братом Робби. Ему показалось, что это тот же самый человек, священник, который убил Элеонору или приказал ее убить, хотя полной уверенности у него не было.
Священник помоложе поставил на стол воду и положил полотенце. Потом оба клирика, не обращая на Томаса внимания, преклонили колени. Старший из них прочел вслух «Отче наш», перекрестился, встал и только тогда посмотрел на съежившегося на шершавых досках пленника.
– Действительно ли ты, – официально вопросил он, – являешься Томасом из Хуктона, незаконнорожденным сыном отца Ральфа, приходского священника?
– А ты кто?
– Ответь мне, пожалуйста, – сказал доминиканец.
Томас взглянул священнику в глаза и, увидев в них страшную, сокрушительную силу, понял, что должен сопротивляться изо всей мочи. Сопротивляться с самого начала, не сдавая позиций. Поэтому он промолчал.
Священник отреагировал на это проявление мелкого упрямства сокрушенным вздохом.
– Ты Томас из Хуктона, – объявил он. – Так говорит Людвиг. В таком случае приветствую тебя, Томас. Меня зовут Бернар де Тайллебур, я брат доминиканского ордена и, милостью Господа и благоволением его святейшества инквизитор веры. Твой брат во Христе, – тут де Тайллебур жестом указал на священника помоложе, который устроился за столом, открыв книгу и приготовив перо, – отец Кайлюс также является инквизитором веры.
– Ты ублюдок! – заявил Томас, устремив взгляд на доминиканца. – Чертов убийца и ублюдок! – Но похоже, он зря старался, ибо де Тайллебур никак на это не отреагировал.
– Встань, пожалуйста, – потребовал священник.
– Ты чертов убийца и ублюдок! – повторил Томас, не сдвинувшись с места.
Де Тайллебур сделал небрежный жест, и двое слуг, подбежав, выпрямили пленнику спину, а когда он обвис и чуть не рухнул, тот из них, который был покрупнее, сильно стукнул Томаса по лицу, задев болезненный кровоподтек, оставшийся от утреннего удара сэра Людвига.
Де Тайллебур подождал, пока слуги вернутся обратно к огню, и невозмутимым тоном продолжил:
– Его высокопреосвященство кардинал Бессьер уполномочил меня установить местонахождение одной реликвии. Мы располагаем сведениями, что ты можешь помочь нам в этом деле, каковое считается столь важным, что святая Церковь именем Всемогущего Господа облекла нас властью добиться от тебя правды. Ты понял, что это значит, Томас?
– Ты убил мою невесту, – сказал Томас, – и придет день, священник, когда ты будешь гореть в аду, а черти станут отплясывать на твоей сморщенной заднице.
Де Тайллебур вновь никак не отреагировал. Он так и не сел в свое кресло, но стоял, высокий и тонкий, как стрела, позади стола, на который опирался кончиками длинных, бледных пальцев.
– Мы знаем, – промолвил доминиканец, – что твой отец, возможно, обладал Граалем, и нам известно, что он оставил тебе книгу, в которой дал описание этой драгоценной реликвии. Уверяю тебя, об этом нам известно достаточно, так что тебе не стоит понапрасну тратить наше время и самому терпеть боль, отрицая очевидное. Однако нам нужно знать больше, и потому мы здесь. Ты понял меня, Томас?
– Пусть дьявол помочится в твой рот и нагадит в твои ноздри!
Де Тайллебур поморщился, словно слегка устал от упрямства пленника.
– Церковь дарует нам власть допросить тебя, Томас, – продолжил он мягким голосом, – но в своем бесконечном милосердии она также повелевает нам не проливать крови. Мы можем заставить тебя испытывать боль – это наше право и даже долг, – но то должна быть боль, не сопряженная с кровопролитием. А это значит, что мы можем жечь тебя огнем и раскаленным железом, – доминиканец коснулся лежавших на столе металлических прутьев, – растягивать на дыбе и ломать тебе кости. Господь простит нас за это, ибо сие будет содеяно Его именем и к вящей Его славе.
