Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден
– Сын… Распевая песни и бражничая, народ за собой не поведешь.
Гуюк внезапно остановился, и Угэдэй повернулся к нему лицом.
– Ты выговариваешь мне за попойки? – спросил Гуюк. – А разве не ты мне когда-то сказал, что военачальник должен пить со своими людьми на равных, а если надо, то и заставить себя войти во вкус!
Угэдэй поморщился, вспоминая те слова:
– Я не знал тогда, что пирушки у тебя будут длиться сутками, в ущерб учениям, от которых ты сам отвлекаешь своих людей. Я пытался сделать из тебя воина, а не ветреного гуляку.
– Что ж, – фыркнул Гуюк, – получается, тебе это не удалось.
Он ушел бы, но Угэдэй удержал его за руку:
– Мне удалось. Разве я ругал тебя? Посетовал я хоть однажды, что ты не дал мне наследника? Нет. Я молчал. Пойми, сын, ты живой образ моего отца. Великого человека. Разве удивительно, что я ищу в тебе его искру?
Гуюк выдернул руку, и в темноте было слышно, что дыхание его стало резким, прерывистым.
– Я – это я, – выдохнул наконец Гуюк. – Не какой-то там слабый отросток Чингисовой ветви или твоей. Ты ищешь во мне своего отца? Перестань. Напрасный труд.
– Гуюк… – снова начал Угэдэй.
– Я отправлюсь с Субудаем, – отрезал сын. – Потому что он уходит из Каракорума дальше всех. И может, когда я вернусь, ты отыщешь во мне хоть что-то достойное любви.
С этими словами молодой человек развернулся и зашагал по залитым серебристым светом тропкам, в то время как Угэдэй боролся со своим гневом. Вот так, хотел дать небольшой совет, а беседа возьми да и выйди из-под контроля. В такую ночь это было горькое лекарство на сон грядущий.
После двух дней праздничных гуляний Угэдэй наконец призвал к себе во дворец старших военачальников. Они сидели с красными глазами, на лицах испарина от обилия мясной пищи, которую они не скупясь запивали араком и рисовым вином. Оглядывая собравшихся, Угэдэй решил, что они напоминают цзиньских вельмож, правивших тамошними землями. И все же последнее слово всегда должно оставаться за ханом. Иначе и быть не может.
Через стол, за которым сидели Чагатай, Субудай и дядья, он поглядел на Бату, победителя скачек. Тот все еще сиял от известия, что возглавит первый в своей жизни тумен. Угэдэй улыбнулся и кивнул ему. В новый тумен он назначил достойных людей – опытных воинов, способных, где надо, подсказать, а то и поучить. Угэдэй сделал все, что мог, чтобы почтить память своего старшего брата, искупая тем самым грехи Чингисхана и Субудая. Лицом и жестами юноша походил на молодого Джучи. Глядя на него, Угэдэй порой забывал, что Джучи уже много лет как нет в живых. И каждый раз при этом его охватывала печаль.
Напротив Бату сидел Гуюк, мрачно уставившись перед собой. Угэдэй так и не пробился через холодную отчужденность, которая возникла между ними после того разговора в саду. Даже сейчас, сидя за этим столом, Угэдэй жалел, что нет в Гуюке и половины того огня, который горел в сыне Джучи. Быть может, Бату чувствовал, что обязан себя показать, но держался он как настоящий монгольский воин: молчаливый, внимательный, исполненный достоинства и уверенности. Угэдэй видел, что он не тушуется в обществе таких прославленных военачальников, как Чагатай, Субудай, Джебе или Джелме. Во многих здесь течет Чингисова кровь, и в сыновьях их, и в дочерях. Род сильный, плодовитый. Ничего, и его сын еще станет мужчиной, ведь им с Субудаем предстоит долгое путешествие. Это хорошее начало.
– Мы переросли племена, которые знал мой отец, переросли становище, кочевавшее по степям. – Угэдэй, сделав паузу, улыбнулся. – Нас стало слишком много, чтобы пастись на одном месте.
Он использовал слова, которые тысячелетиями произносили вожди племен, когда приходило время трогаться в путь. Кто-то машинально кивнул, а Чагатай в знак одобрения стукнул кулаком по столу.
– Мечты моего отца сбылись не все. А ведь он мечтал об орлах. Он одобрил бы, что брат мой Чагатай будет править в Хорезме.
Угэдэй продолжил бы дальше, но тут Джелме протянул руку и похлопал Чагатая по спине, и сына Чингиса поддержали одобрительными возгласами. Субудай молча потупил взор, но и возражать не стал. Когда шум утих, Угэдэй продолжил:
– Одобрил бы он и то, что священные для нас родные земли будут находиться в руках брата моего Толуя.
Теперь уже Субудай сжал плечо младшего сына Чингисхана, выражая явное одобрение. Толуй просиял. Он, хотя и знал о том, что его ждет, обрадовался, когда ожидания стали реальностью. Ему отходили предгорья, по которым тысячи лет кочевали их общие предки, и равнины с сочной травой, где родился их дед Есугэй. Сорхатани с сыновьями будет счастлива. Здесь они в безопасности, и дети вырастут сильными.
– Ну а ты, брат? – спросил Чагатай. – Где ты приклонишь свою голову?
– Здесь, в Каракоруме, – с легкостью ответил Угэдэй. – Это моя столица, здесь я и останусь. Два года я посылал людей – и мужчин, и женщин – смотреть на мир и учиться. Я пригласил сюда ученых мужей – магометан и христианских священников. Знаю я теперь и о городах, где невольницы ходят с нагой грудью, а золото ценится не выше, чем глина.
