Михаил Шевердин - Набат. Агатовый перстень
На приветствие старик не ответил. Он смотрел с окаменевшим лицом через плечо Иргаша куда-то вдаль и молчал. Проследя его взгляд, Иргаш увидел, что Шакир Сами смотрит на приближающегося всадника. Что-то знакомое было в его облике.
— Здесь моя жена Дильаром? — закричал Иргаш и ринулся вперед.
Он увидел Дильаром, стоявшую в глубине двора, но только на какое-то мгновение. Дико вскрикнув, молодая женщина метнулась и исчезла в тёмном провале двери михманханы.
Старик молча преградил Иргашу дорогу.
— Я пришел за ней. Она пойдет за мной!
Почти не шевеля губами, Шакир Сами сказал глухо и тихо:
— Уйди!
Тут безумная догадка мелькнула в голове Иргаша: а вдруг он так изменился, что Шакир Сами не узнал его.
— Дедушка, это я, Иргаш.
Всё так же глухо, но ещё тише, чеканя слова, Шакир Сами заговорил:
— Был когда-то такой Иргаш. Отцеубийца. Он погубил моего сына и своего отца. И я сказал: «Братья, сыновья, внуки! Кто брат мне, кто сын, кто внук, — тот пойдёт, найдет человека по имени Иргаш-отцеубийца, тот убьёт его... и пусть нацедит его крови в чашку и принесёт мне, чтобы я смог выпить её».
Он смолк. И вдруг воскликнул громко, чтоб слышала вся улица:
— И тогда замкнется круг крови. Я дал свою кровь, чтобы породить сына своего Файзи, а Файзи дал кровь и породил тебя, Иргаш-отцеубийца. Да вернется кровь его ко мне!
Калитка захлопнулась, и засов загремел.
Пошатываясь, Иргаш все еще смотрел на трепещущие и дребезжавшие доски ворот. Обрывки мыслей кру-ились в его мозгу. Он безмолвно открывал и закрывал от, но ничего не мог произнести, кроме сдавленных всхлипов.
За спиной он услышал шум, похожий на ропот. Иргаш стремительно обернулся.
На него смотрело много пар глаз, мрачно, презрительно. Курусайцы толпились на краю улицы. С коня слезал Юнус.
— Откуда он взялся? — пробормотал Иргаш. Вытащив дрожащей рукой из-за пазухи маузер, он стоял, покачиваясь на обмякших ногах, и угрожающе скалил зубы.
— Подойдите... кто... хочет...
Шагнул вперед и подошел Юнус. Глядя прямо в глаза Иргашу, он всё так же неторопливо взял у него из руки оружие.
— Так вот где я тебя нашёл.
Иргаш с рычанием опустился на землю и, упершись головой в доски ворот, остался так лежать...
Глава тридцать девятая. ВОДНЫЙ СПОРТ
Любви не было бы в мире, если бы не было красивого лица.
И если бы не цвела роза, не пел бы соловей в ветвях.
Саади
— Вперёд!
В сияющем воздухе мелькнула чёрная фигура, метеором промчалась в небе так быстро, что за ней не удалось проследить глазами.
— Что это? — Гриневич соскочил с коня и, прыгая по камням, подбежал к краю скалы и заглянул вниз.
В то же мгновение над голевой прозвучал крик, сквозь цветную радугу, перекинувшуюся над щелью, мелькнуло что-то тёмное, и Гриневич успел только заметить обнажённую фигуру, скользнувшую в бешено мечущуюся пучину. В мозгу запечатлелся человек, точно вылепленный из красноватого камня на ослепляющем фоне сверкающей пены. Река ревела, сжатая утёсами-гигантами, мокрыми от брызг, взметнувшихся резко вверх.
— Вниз скорее, — подбежал к конникам Гриневич, — там человек упал.
Он одним прыжком оказался в седле и, невзирая на опасность, помчался по головоломной тропинке, полагаясь на стальные мускулы коня и ловкость его стройных ног. Через минуту всадник с конем уже съехали, вернее скатились, в лавине песка и щебенки на зелёную луговину. Понадобилось несколь-ко мгновений, чтобы подскакать к берегу широко раскинувшегося плёса реки.
Только здесь осадив коня, Гриневич начал всматриваться. Налево поднимались к небу исполинские красного гранита скалы, с которых только что он спустился столь стремительно, рискуя сломать шею себе и своему коню. Ска-лы перегораживали гигантской природной плотиной долину. Сквозь неё, через узкое ущелье, шириной не более двадцати-двадцати пяти саженей, вырывалась, словно из жёрла туннеля, блистающей могучей струей вся огромная река в золотом ореоле мельчайших брызг, в которых дрожала, переливаясь, радуга. С неслыханной силой мчался освобождённый из теснины поток и, оказавшись на просторе, вдруг смирялся; вспрыгнув затем несколькими крутыми, всё сокращающимися волнами, он разливался на две-три версты в тихое прозрачное озеро, в котором отражались фиолетовые с белыми маковками вершины горного хребта...
Ласково плескались волны вокруг ног коня, въехавшего в воду и всё порывавшегося мордой коснуться её поверхности.
— Ну, шалишь, — сердито дернул Гриневич повод. — А где же люди?
Он разговаривал с конем и, подняв бинокль, изучал поверхность озера.
«Неужели они разбились и река разорвала их тела в клочья? Что это были за люди? Не похоже, что их бросили в поток... Неужели они сознательно кинулись в ревущую стремнину на верную гибель?..»
Забыв о том, что он один, что кругом его подстерегают всякие неожиданности, весь охваченный беспокойством за судьбу неизвестных ему смельчаков, Гриневич настороженно изучал слепяще-блистающее зеркало реки, девственную поверхность которой не морщил ни малейшими рябинками ветерок.
Почему Гриневич решил, что он видел не беспомощных жертв, а мужественных смелых людей! Да потому, что только сейчас он припомнил детали, на которые сначала не обратил внимания. Человек, кинувшийся в реку, обнимал руками что-то круглое и большое, похожее на подушку.
— Гупсар! Кожаный бурдюк! — воскликнул Гриневич. — Как же я не сообразил! Он прыгнул с надутым кожаным мехом.
И крик этот до сих пор звучал в его ушах, крик не жалобный, не стонущий, а бодрый клич под аккомпанемент ревущей разверзшейся стихии.
— Поистине храбрецы!
Невольно Гриневич, ещё не зная в чём дело, испытал восторг перед безумной храбростью людей, добровольно и смело бросающихся в клокочущую пучину.
Гриневича даже не смущало, что они могли оказаться врагами. Друзья или враги, но такому мужеству он готов всегда аплодировать.
Вот почему, когда его бинокль обнаружил в пене, бурлившей из зева теснины, или трубы, как её называл Гриневич, круглый чёрный предмет, он издал радостный призывный крик. Он уже видел голову человека, закрученного водоворотом, борющегося с сильным течением. Ещё такая же голова вынырнула неподалеку, потом ещё и ещё.
