Роберт Харрис - Очищение
Цицерон закончил, как и всегда, стоя с рукой на плече своего клиента и обращаясь к милости суда:
— Он не просит у вас счастливой жизни, но только возможности достойно умереть.
А затем все закончилось, и Лабиний распорядился начать голосование.
Цезарь подошел к раздавленному Гортензию, они вместе спрыгнули с платформы и подошли к тому месту, где стоял я. Как всегда после большого выступления, Цицерон все еще был полон эмоций; его ноздри раздувались, глаза блестели, он глубоко дышал и был похож на лошадь, только что закончившую скачку. Выступление было блестящим. Одна фраза мне особенно запомнилась: «Природа наградила человека стремлением к обнаружению истины». К сожалению, самые прекрасные слова не могут заменить голоса при голосовании, поэтому, когда к нам подошел Квинт, он угрюмо заявил, что дело проиграно. Он только что наблюдал за голосованием — сотни людей единогласно голосовали за виновность Рабирия, а это значило, что старику придется немедленно покинуть Италию, его дом будет разрушен, а собственность конфискована.
— Да, это трагедия, — в сердцах сказал Цицерон.
— Но ты сделал все, что мог, брат. В конце концов, он старик, и жизнь его подходит к концу.
— Да я говорю не о Рабирии, идиот. Я говорю о своем консульстве.
Когда он произносил эти слова, раздались шум и крики. Мы обернулись и увидели, что недалеко от нас началась драка, в центре которой был виден Катилина, размахивающий кулаками. Несколько легионеров бросились вперед, чтобы разнять дерущихся. Метелл и Лукулл встали на ноги, наблюдая за происходящим. Авгур, Целер, сложил руки рупором и направлял легионеров, стоя рядом со своим кузеном Метеллом.
— Вы только взгляните на Целера, — сказал Цицерон с нотками восхищения. — Как ему не терпится присоединиться к дерущимся. Он просто обожает драки. — Затем вдруг задумался и сказал: — Мне необходимо с ним переговорить.
Он пошел так быстро, что его ликторам пришлось бегом обгонять его, чтобы расчистить дорогу. Когда военачальники увидели приближающегося консула, они неласково взглянули на него. Оба они были заблокированы за городскими стенами в течение долгого времени, ожидая, когда Сенат проголосует за их триумфы. Лукулл ждал уже несколько лет, в течение которых он построил дворец в Мицениуме, на Неаполитанском заливе, и дом к северу от Рима. Но сенаторы не спешили согласиться с их требованиями в основном из-за того, что оба умудрились поссориться с Помпеем. Поэтому оба они оказались в ловушке. Триумф полагался только тем, у кого был империй, а появление в Риме до голосования Сената автоматически лишало их империя. Им можно было только посочувствовать.
— Император[21], — Цицерон отсалютовал каждому из них по очереди. — Император.
— У нас есть вопросы, которые мы хотели бы обсудить, — сказал Метелл угрожающим голосом.
— Я точно знаю, что вы хотите сказать, и уверяю вас, что выполню все свои обещания и выступлю в вашу поддержку в Сенате. Но об этом после. Вы же видите, насколько я сейчас занят? Мне нужна помощь, не для себя, но для страны. Целер, ты поможешь мне спасти Республику?
— Не знаю. Все будет зависеть от того, что я должен буду сделать, — ответил ему Целер, обменявшись взглядами со своим дядей.
— Это опасное дело, — сказал Цицерон, зная, что от такого Целер ни за что не откажется.
— Трусом меня еще никто не называл. Рассказывай.
— Я хочу, чтобы ты взял отряд великолепных легионеров своего дяди, перешел через реку и спустил флаг на Яникуле.
Даже Целер отступил на несколько шагов, услышав такое. Спуск флага — а это автоматически означало, что к городу приближаются враги, — требовал немедленного прекращения ассамблеи, а Яникул был очень хорошо защищен. И он, и его кузен повернулись к Лукуллу, старшему из них троих, и я увидел, как элегантный патриций просчитывает ходы.
— Это отчаянный шаг, консул, — сказал он.
— Знаю. Но если мы сейчас проиграем, это будет трагедией для Рима. Ни один консул в будущем не сможет быть уверен, что имеет право подавить вооруженное восстание. Не знаю, зачем Цезарю нужен этот прецедент, но я знаю, что мы этого допустить не можем.
— Он прав, Лициний. Давай дадим ему людей. Ты готов, Целер? — сказал наконец Метелл.
— Конечно!
— Отлично, — произнес Цицерон. — Охрана должна подчиниться тебе как претору, но если возникнут проблемы, я пошлю с тобой своего секретаря. — К моему неудовольствию, консул снял свой перстень и вложил его в мою руку. — Ты должен будешь сказать командиру, что Риму угрожают враги и флаг должен быть спущен. Перстень докажет, что ты мой посланец. Как думаешь, ты сможешь это сделать?
Я кивнул. А что мне оставалось? Тем временем Целер позвал центуриона, который разбирался с Катилиной, и через несколько минут я уже бежал позади тридцати легионеров, построенных по двое, с обнаженными мечами, с центурионом и Целером во главе. Нашей целью было — если называть вещи своими именами — сорвать законную ассамблею жителей Рима, и я повторял себе: «Да что там Рабирий, вот где настоящая измена».
Мы покинули Марсово поле и рысцой перебрались через Субликанский мост, над темными и вспучившимися водами Тибра; затем пересекли плоскую равнину Ватикана, на которой расположились палатки и лачуги бездомных. У подножия Яникула расположилась священная роща Юноны, с деревьев которой за нами наблюдали священные вороны. Когда мы пробегали под деревьями, они разом с карканьем взлетели — казалось, что взлетел весь черный лес. Мы направились по узкой дороге к вершине, и никогда еще подъем на нее не казался мне таким крутым. Даже сейчас, при написании этих строк, я чувствую удары своего сердца и напряжение легких, борющихся за лишний глоток воздуха. В моем боку кололо так, как будто мне между ребер воткнули копье.
На гребне холма, в самой высокой его части, стоял храм, посвященный Янусу. Одно его лицо смотрело в сторону Рима, а другое в чистое поле; над храмом, на высоком флагштоке, развевался громадный красный флаг, который хлопал на порывистом ветру. Около двадцати легионеров группировались вокруг двух больших жаровен, и прежде чем они сообразили, что происходит, мы их окружили.
— Некоторые из вас знают меня! — прокричал Целер. — Я Квинт Цецилий Метелл Целер — претор, авгур, недавно вернувшийся из армии своего шурина Помпея Великого. А этот человек, — он указал на меня, — прибыл сюда с перстнем консула Цицерона. Консул приказывает спустить флаг. Кто здесь командует?
— Я, — ответил центурион, выступая вперед. Ему было около сорока; видно, что опытный вояка. — Мне все равно, чей ты шурин и кто тебя послал, но этот флаг останется на своем месте до тех пор, пока Риму не будут угрожать враги.
