Георгий Тушкан - Джура. Приключенческий роман (с иллюстрациями)
Собрал Султан-Ишан почти всех своих басмачей, кроме караульных, а среди собравшихся было много местных дехкан. Колоритность речи Козубая потрясающа, но, если перевести её на русский язык, она очень много потеряет. Надо вам сказать, что Козубай заранее подготовился. От пленных и перебежчиков он узнал подноготную многих басмачей, был осведомлен об их спорах, распрях, личных счетах… Он обратился не только к присутствующим, но и к их отсутствующим отцам и дедам, воззвал к памяти их прадедов и пращуров. Он поведал о том, как неправда богатых убила правду бедных. Он затронул самые больные струны бедняцкой судьбы. Напомнил, что большевики сожгли «Кабальную книгу», по которой каждый должник, не оплативший в срок долга, становился рабом того, кто заплатил за него долг.
Он напомнил имена малолетних дочерей дехкан, взятых в погашение долга богатыми… «Разве это вода в реках? — говорил он. — B{ пьете слезы таджикских сирот. Разве не жгут они вам сердце?…» И так далее… Он рассказал о том, как хорошо жить без баев и без насилия, и сказал, что, если басмачи разоружатся, он, Козубай, гарантирует им свободу. Тут он пустился фантазировать, какой радостной будет советская жизнь через несколько лет. Зная способности Козубая, я думаю, это выглядело красочнее, чем седьмое небо аллаха.
«Кто же мешает строить вольную жизнь? Кто же украл смех, улыбки и радость?…» И Козубай назвал двух старших басмачей, требовавших от Султан-Ишана активных действий вопреки желанию остальных басмачей, решивших выжидать. Затем он слегка коснулся истории басмаческого движения. Он призывал не верить английским шпионам, раздувающим огонь неверия.
Он так красочно говорил о страданиях жен, потерявших мужей, о страданиях матерей и сирот, потерявших сыновей и отцов, изображая это в лицах, а потом так ярко описал их радость, если Султан-Ишан сложит оружие и покажет всему миру пример истинного человеколюбия, что Султан-Ишан прослезился. Может быть, он только сморкался, но Козубай ухватился за это. «Ты плачешь? — воскликнул он. — Это слезы раскаяния!»
Вот тут-то Козубай и разошелся. Я говорю вам, что это поразительный агитатор! Конечно, его речь не смогла бы быть напечатанной в газете и не слишком бы понравилась ортодоксальным начетчикам, но это была речь!.. Может быть, вы скажете, что я басни рассказываю, что такого не бывает? Так это же исторический факт, что Султан-Ишан приказал сложить оружие… В пяти кучах было больше трехсот винтовок. А как вы думаете, Ивашко, что после этого сделал Козубай?
Козубай, все время сидевший с простодушной усмешкой на лице, вынул из-за пояса крошечную тыкву с насвоем и, отсыпав немного табачного порошка на ладонь, порывистым движением бросил его под язык, а тыкву передал Максимову.
— Думаю, что Козубай расстрелял курбаши Султан-Ишана. Максимов досадливо поморщился:
— Он возвратил все винтовки Султан-Ишану и сказал, что он ему верит и поручает разбить другие басмаческие банды, мешающие народу жить спокойно. Удивляетесь? Обычный начальник милиции так бы не сделал?
— Конечно!
— Но это привело к тому, что сдалось ещё несколько банд. А вы — расстрелять! Поговорите, потолкуйте с Козубаем, это вам пойдет на пользу.
Внесли большое блюдо дымящегося плова. Козубай пригласил всех сесть за стол. Гости вымыли руки и принялись за еду. Вдруг в комнату вошел киргиз с винтовкой за плечами. Он быстро заговорил по-киргизски, обращаясь к Максимову. Максимов встал.
— У меня срочное дело, — сказал он по-русски. — Ты, Козубай, оставайся. Я поеду сам и возьму десять человек. — Товарищ начальник, возьмите меня! — по-русски взмолился Рахим. — Я уже исправился, честное слово!
— Опять будешь своевольничать, воображая себя великим полководцем?
— Товарищ начальник, ведь я уже почти бывалый пограничник. Как интересная операция, так всегда без меня! А кто для вас открыл рябого исмаилита? Кто отвязал для вас белую кобылу? Товарищ начальник!
— Уговорил. Седлай для себя Серого. Скачи с моей запиской к начальнику милиции. Я все, что нужно, напишу. Потом жди меня в зарослях у мельницы. Выполняй.
— В чем дело? Что такое случилось? — спрашивал Ивашко, когда они остались вдвоем с Козубаем.
— Так, — нехотя ответил Козубай. — Банда захватила одного человека.
— Крупного партийца?
— Бывшего курбаши.
— Из-за бывшего курбаши такая тревога? Кто же этот курбаши? — Имя ему Большая Тайна, — с нарочитой таинственностью сказал Козубай, прикладывая палец к губам и прищуривая левый глаз. — Не скажете?
— Нет, — решительно ответил Козубай.
Юрий обиделся по-мальчишески. Выражение досады появилось на его лице. Он быстро замигал глазами, незаметно удаляя неожиданно появившуюся влагу на глазах. Он же спрашивал не из простого любопытства, а Козубай, как только он захотел узнать больше, сразу провел резкую черту между собой и им. Он интересуется случившимся из желания помочь. Ведь он тоже советский человек. Более того — он комсомолец!
Максимов мог бы его взять с собой, но не взял. «Максимов гордец, — мгновенно решил Юрий. — Гордец, гордец!» — мысленно твердил он. А потом подумал, как бы он поступил на месте Максимова, и сразу почувствовал, что неправ, называя этого скромного человека гордецом.
Козубай заметил выражение оскорбленного самолюбия на лице юноши. Ему понравился этот порывистый, но не в меру обидчивый и, видимо, смелый юноша, которому ещё не хватало гибкости и тактичности, рождаемых жизненным опытом и так необходимых в этих краях.
Козубай весело засмеялся, ткнул Юрия пальцем в бок и сказал: — Будешь много знать — будешь плохо спать, да! А будешь плохо спать — лысым станешь, девчонки любить не будут, да! Это военная тайна. Не обижайся.
Юрий улыбнулся Козубаю. Он улыбался, чтобы показать, что ценит его дружеское расположение и не намерен дуться, так как неправ. «Именно „неправ“ — точное определение найдено!» — обрадовался Юрий и вдруг ощутил прилив большой симпатии к Козубаю, человеку обаятельному и к тому же умеющему и воевать и веселиться. — А как насчет проводника? — спросил он деловым тоном, подчеркивая, что забыл обиду.
— Я тебе дам Ахмеда. Пожилой уже, но золотой человек. Он был в особой татарской бригаде. Служил пограничником. Знает горы как свои пять пальцев. Только, если не захочет, не требуй от него, чтобы он ездил в кишлаки за кумысом, да… У него с исмаилитами особые счеты.
— А кто такие исмаилиты? Я много о них слышу. — Не знаешь? Ай-ай! Это надо очень хорошо знать. Козубай рассказал, как исмаилитские главари превратили религиозную секту в широкую боевую конспиративную организацию, связанную крепкой и строго соблюдаемой дисциплиной. Исмаилитами командовал Ага-хан, очень крупный капиталист, которого члены секты считали воплощением бога на земле. Этот «живой бог» учился в Англии, в Оксфорде, женился на богатой француженке и живет в Бомбее, где он построил молитвенный дом со всякими «чудесами». За вознаграждение Ага-хан помогал колонизаторам Германии и Англии, французской буржуазии в Сирии и турецким богачам. Козубай охарактеризовал Ага-хана как заклятого врага трудящихся. Многие исмаилитские духовники — пиры и имамы — те же баи, и даже хуже. Пир заставляет мюридов, то есть своих «пасомых», выполнять все свои приказания. Мюрид принадлежит тому пиру, предкам которого подчинялись предки этого мюрида. Мюриды — вроде преданы пиру не только телом, но и духом. Повиновение мюридов своим пирам безгранично. Козубай привел в пример слова одного пира: «Если бы я приказал отцу убить собственного сына, то он не осмелился бы ослушаться приказа». Пир заставляет мюридов содержать принадлежащий ему скот, и те выдают его скот за свой. Поэтому узнать по степени зажиточности, по скоту, кто бай-пир, а кто дехканин — невозможно.
