Хлеб печали - Станислава Радецкая
- Он был один, - неохотно ответил Эрнст-Хайнрих.
- Так что же вы не скрутили его сразу?
- Не так-то просто с ним справиться. Когда он понял, чего я от него хочу, он разбросал тех, кто стоял рядом с ним, как щепки. Я вынул пистолет, который получил от итальянского мастера в прошлом году,.. Помнишь, от того, которого обвинили в том, что он получает золото от дьявола? Но барона это не остановило. Он шел прямиком на меня, будто я угрожал ему тонким сучком, и только, когда на него навалились пятеро, они смогли сбить его с ног и связать руки и ноги. Веришь или нет, но обратно нам пришлось его нести. Порой казалось, он просто разорвет свои путы, как паутину, однако на середине пути он успокоился и только говорил, что мы ошиблись и скоро поймем насколько. Его голос звучал так мирно, что я почти успокоился. Он даже позволил себя заковать и шутил, что цепь слишком слабовата для того, чтобы его удержать.
- Странно, что такая сила дана человеку!
- Почему же? – вопросом на вопрос ответил Эрнст-Хайнрих. – Я видел многих, кто способен унести быка на плечах.
Его друг залпом допил свое пиво и похлопал себя по животу.
- Хорошее пиво, - озабоченно сказал он. – Мы мало заказали, надо было брать кувшин. Больше всего ненавижу разбавленное. Я б отправлял на костер тех, кто доливает в него воду и мочу, - он грузно поднялся и доверительно сообщил: – Мне надо отлить, приятель. Я возьму еще пива, а ты подожди меня здесь. Только не вздумай уйти! Я хочу послушать о том, как ты собираешься его допрашивать.
«И как я собираюсь оправдываться, когда за меня возьмутся его друзья», - мысленно добавил Эрнст-Хайнрих.
Охотники на нечисть вовсе не были святыми – многие из них были обычными наемниками, привлеченными легкой возможностью заработать. В последнее время церковь преследовала всех, кто подпадал под подозрение. Неосторожное слово, подозрительное поведение, знакомые-протестанты или евреи, не говоря уже о том, что только Господь мог сохранить твою жизнь, если ты исповедовал лютерову ересь. Минувшая война между католиками и протестантами, разорившая половину Европы, не научила людей ничему, и церковь с удовольствием забирала имущество казненных. Эрнст-Хайнрих любил своих наставников, но, как неопытному и младшему, ему приходилось проводить немало времени с обычными охотниками. Их разговоры вертелись вокруг баб, выпивки, денег, и только у дома еретика они преображались: выпускали когти и скалили клыки, становились сосредоточенно серьезными и опасными. Это был лучший миг в их жизни, который Эрнст-Хайнрих так ненавидел, - они так упивались властью, что чуть не лопались от важности, будто вши, напившиеся крови, и всякий раз, когда они объявляли, что этот человек, эта женщина, этот ребенок, этот зверь – вне закона, и именем Церкви и Святейшего Папы теперь будет препровожден на дознание – эти люди вселяли ужас. Немногие из арестованных возвращались домой, даже если они были невиновны, и Эрнст-Хайнрих мечтал когда-нибудь стать не охотником, но судьей, чтобы устанавливать вину еретиков справедливо и беспристрастно.
«Чем мы отличаемся от стражников, которые наводят порядок огнем и мечом, чтобы их князь жирел и богател? - спрашивал он у своего друга, который никогда не был охотником и уже принял постриг. – Разве Господу нужно, чтобы люди – пусть даже еретики – погибали без раскаяния, и те, кто грешит не меньше их, получали их деньги и имущество?» «Не думай об этом, - советовал ему друг, который до сих пор не чурался мирских утех. – Когда ты примешь постриг, то сможешь проводить все время за книжной работой, а Господь сам разберется, кого пускать в Рай, а кого наказать за жадность». Этот ответ Эрнсту-Хайнриху не нравился вовсе, но он не продолжал спор, чтобы не прослыть вольнодумцем.
Почти все свои деньги, полученные от охоты, он жертвовал церкви, будто это каким-то образом могло помочь ему очиститься. Монеты будто укоряли его, пахли пожаром и несчастьем, и потому Эрнст-Хайнрих, ведомый непонятным чувством, не осмеливался послать их отцу, чтобы поддержать его и сестер. Сам он часто жил при монастыре с благословения духовного наставника и потому не тратил денег ни на еду, ни на жилье.
Он совсем ушел в воспоминания и размышления об отце и о тех жалких крохах, которые ему удавалось раздобыть более привычным для обычного человека путем – например, деловыми письмами для купцов, которые были не сильны в грамматике и орфографии; когда дверь отворилась. Эрнст-Хайнрих поднял голову, но он не успел даже удивиться, когда увидел перед собой немолодую даму, хорошо одетую и искусно накрашенную. За ней маячили двое слуг в черном.
- Вы, должно быть, ошиблись, госпожа, - заметил он, приподнимаясь со стула. – Эта комната уже занята.
Госпожа посмотрела на него долгим и испытующим взглядом, от чего Эрнст-Хайнрих слегка обеспокоился.
- Ничуть, - звонким и молодым голосом ответила она, хмуря брови. – Мне нужны вы.
- Зачем?
- Вы, - она сделала паузу и, будто маленькая буря, ворвалась в комнату, опершись кулачками на стол, - это вы арестовали моего мужа! Я хочу… Нет, я требую, чтобы вы его немедленно отпустили! Я – баронесса Анна фон Ринген, и я не желаю, чтобы мой муж, как какой-нибудь вор - или еще того хуже, еретик! - сидел в подвале. К тому же, - угрожающе добавила она, - ваши стены и ваши замки его не удержат, и вам – вам! – придется несладко, когда об его аресте узнают там, - и худенькая женщина ткнула пальцем в потолок.
