Двойник с того света - Иван Иванович Любенко
Прослушав больного деревянной медицинской трубкой, он сел за стол и выписал сигнатуру. Затем без всякого спроса вынул из лежащей на столе чужой пачки «Скобелевских» папиросу, сладко затянулся и важно провещал:
– Ну-с, батенька, всё с вами ясно. Плеврит. Начальная стадия. Надобно бросить курить. Сможете? Силы воли хватит?
Ардашев пожал плечами:
– Не знаю. Сразу, конечно, не получится. Во всяком случае, попытаюсь.
– Попытайтесь, дорогуша. Хуже уж точно не будет. А у вас какие планы на будущее? В столице останетесь или думаете куда-то уехать на вакациях?
– В Ставрополь собираюсь, к родителям.
– А это где?
– На юге, врата Кавказа, – улыбнулся студент.
– И что же там за климат?
– Степь, жара, сумасшедший ветер, в городе пыль. Ни порядочной реки, ни моря, ни озера.
– А леса есть?
– Совсем немного.
– Хвойные?
– Нет, лиственные.
Медикус затушил в пепельнице папиросу и многозначительно изрёк:
– Вот что я вам скажу, голубчик. Если вы действительно хотите позаботиться о своём здоровье – поезжайте на две-три недели к морю, да так, чтобы хвойный лес был неподалёку. Сосны, ели, прогулки по побережью. От вашего плеврита и следа не останется. Уж вы мне поверьте.
Клим поднялся с кровати, подошёл к открытому окну и сказал грустно:
– Крым, к сожалению, мне не по карману.
– А я и не имел в виду Черноморское побережье. Там сейчас жарко. Вам оно не подойдёт. И в Ставрополь тоже не стоит спешить. Ораниенбаум – вот куда вам надо. Был я там пару раз. Городишко безуездный[9], лежит на берегу Финского залива в устье реки Караста, в тридцати четырёх верстах грунтового и тридцати девяти вёрстах рельсового сообщения от Петербурга. До Кронштадта по морю восемь вёрст. Три с небольшим тысячи жителей. Возвышенное положение над морем, близость залива, деревянные домики необычной сельской архитектуры, сады и палисадники. Рай! Комнаты там недороги. В черте самого города очень много дач. Лучшие из них на вершине горы, худшие, но зато более дешёвые – на склоне и ближе к морю. Ну, это в зависимости от наполнения вашего кошелька. Только не вздумайте остановиться в гостинице. Я их все наперечёт знаю. Одна хуже другой: «Карс», «Россия», «Ливадия» – все на Большой улице. Они грязны и беспокойны. Хоть и подают там чай, кофе и простые кушанья, но готовят отвратно. А цены от одного рубля и выше. Но разве стоят они того? Несколько лет тому назад существовали весьма приличные гостиничные номера на вокзале. Мои друзья там селились. Но Министерство путей сообщения распорядилось их закрыть. Так что послушайте моего совета – снимите комнату. Много ли вам одному надо? Койка, шкап для одежды, стол, стул да кровать. Баня у самого вокзала. Из Ораниенбаума в Кронштадт ходят пароходы по девять раз в день. Билет от десяти до двадцати копеек. И красавец Петергоф всего в шести верстах. Погуляете по паркам, насладитесь дворцами, садовой скульптурой. – Доктор вздохнул и добавил: – Я бы тоже сейчас туда махнул с большим удовольствием. Да не могу. Жена вот-вот родит, а я ещё комнату новую не снял. Там, где мы живём сыро, плесень на стенах штукатурку ест. Ребёнок может заболеть…А вы, голубь молодой, скоро выздоровеете. Не сомневаюсь. Честь имею кланяться.
Проводив доктора, Клим наконец-то закурил. На этот раз он не получил обычного удовольствия от папиросы. То ли болезнь мешала насладиться душистым табаком, то ли слова эскулапа о вреде курения засели в мозгу. Он снял со шкапа стопку уже читанных петербургских газет и с удивлением обнаружил кучу объявлений о сдававшихся внаём комнатах и даже целых дачах в Ораниенбауме, которые он раньше не замечал. «За тридцать – сорок рублей можно снять неплохую комнату, а ещё за десять – столоваться трижды в день, – рассудил Ардашев. – Только всё равно придётся просить отца выслать как минимум рублей пятьдесят – семьдесят. Ведь у меня только две красненьких[10] остались».
Надо признать, что снадобья, выписанные доктором, оказали своё благотворное влияние на молодой организм студента восточных языков Императорского Санкт-Петербургского университета. Молоко, отваренное с винными ягодами[11] и шалфеем, капли датского короля[12], компрессы и порошок из шпанских мушек, раздражающих лёгочные ткани, уже через неделю подняли больного на ноги.
Отец как будто на расстоянии почувствовал потребность сына в деньгах и выслал почтовый перевод на целых сто рублей. Теперь Ардашеву ничего не мешало выполнить рекомендацию доктора и двинуться к морю. А вот бросить курить как-то не получалось. Скорее всего, виной тому было уже поправившееся здоровье, а может, и нежелание полностью лишать себя вполне доступного удовольствия. Во всяком случае, Клим намеривался уменьшить количество выкуренных папирос до десяти штук в день. И пока это ему удавалось. Совершенно случайно он купил у букиниста книгу о перипетиях светлейшего князя Меншикова. В ней описывались его злоключения за последние два года жизни. Это приобретение было очень кстати, поскольку Ораниенбаум и был построен сподвижником Петра на месте захолустной финской мызы[13] в сорок домов. Вот и отправился студент со станции Петербург в Ораниенбаум 24 июня 1891 года[14], в понедельник.
Ардашев стоял на перроне и наблюдал за суетой людского муравейника. Пахло как обычно на любом российском вокзале: дёгтем, угольной пылью и керосином. Пассажиры спешили, толкались, старались поскорее забраться в вагоны. И даже степенные монахи со священниками не отличались благонравной неторопливостью. «Странные существа – люди. Всё боятся куда-то не успеть… Помнится, прочитал в какой-то газете, что, по подсчётам учёных, весь материал, из которого сделан человек, если купить его в лавочке, стоит 1 рубль 82 копейки. Всего-то-навсего! А сколько разговоров! Сколько у иных тщеславия и ложного самомнения!.. А тут рубль и восемьдесят две копейки. И всё! Даже обидно как-то. Знал бы об этом Александр Данилович Меншиков, разве стал бы он набивать свои сундуки драгоценностями, в том числе из государственной казны, общая ценность которых, в совокупности со вкладами в Амстердамском и Венецианском банках, почти равнялась годовому бюджету Российской империи в 1727 году?»
Поезд покатил дальше. Монах, слава Господу, покинул купе. За вагонным окном бежали дома, люди, повозки, и где-то далеко синяя гладь Финского залива соединялась с небом.
