И такая судьба - Михаил Леккор
Зато бесстыжий Меньшиков сидел, как ни в чем небывало, и даже пытался самолично вести допрос. А его дорогущий кафтан, ярко сверкал даже в полутемной избе Преображенского приказа, где две плохоньких свечи были единственным источником света.
Дмитрий уже даже не разумом, сознанием, прячущимся не известно где, но только не в голове, понимал, что ему теперь надо всего лишь дотянуть до царя Петра. А это еще несколько дней, как минимум, а здоровье у попаданца XXI века очень хилое. Помрет он на дыбе и Самодержец Всероссийский, очень нуждающийся в Меньшикове и видя смерть князя Хилкова, спустит все на тормозах.
И все же не выдержал, и на вопрос-обвинение «когда-де и с кем подвигся ты, Митяй, на эти жуткие преступления против вельможного нашего монарха», затрясся и вместо ответа плюнул в эту донельзя циничную и грязную харю.
Меньшиков отреагировал, как и положено. Хоть руки его затряслись от злости, а физиономия исказилась от бешенства, но он только сказал, буквально отрыгнул на Дмитрия:
— Давайте, пытайте дальше эту мразь. Раз не сдох от дыбы, так помрет от огненного веника! Палите, как свинью, покамест на станет обугленным покойником.
Меньшиков зло посмотрел на князя Хилкова, а тот с некоторым сожалением подумал, что, наверное, зря он плюнул на Алексашку. Хотя от горящего веника он никак бы смог уйти. Меньшиков, зараза, не сможет уйти от возможности пощекотать своего соперника огнем. Не говоря уже о том, чем черт не шутит! Хилков возьмет, да и сдаться, скажет заветное.
Дмитрий, кажется, уже понял замысел этого светлейшего прохвоста — запытать хотя бы до полусмерти, и вытащить из него признание о заговоре. Петр I, естественно, не И. В. Сталин, и словам на дыбе полностью не поверит. Но какая-то доля сомнения останется. А, главное, под этим соусом он будет пытать князя. Так что, жди, все у тебя еще будет — и горящий веник, и щипцы палача и простые раскаленные иглы и гвозди. Прости, Господи, раба твоего!
И ведь горящего веника он не выдержал, истошно завопил, заверещал, когда тот ткнулся огнем в его тело. Держался веник, таким образом, не долго, лишь несколько минут, потом палач бросил затухающий веник в бочку с водой. Но как это было больно! И самое главное, ни запах горящего мяса, ни дикая боль ведь не исчезли. Сука ты, Меньшиков, скорее бы тебя в ссылку, а там в могилу.
А. Д. Меньшиков же, глядя хладнокровно, хотя и злорадно, на подергивающееся тело, повторил вопрос:
— Говори, гнида, в чем, когда и с кем ты завершил злодеяния против монарха Петра Алексеевича? Не хочешь сказывать? Палите еще веник, робята!
Тут неожиданно зашевелился хозяин Преображенского приказа Ф. Ю. Ромодановский, сказал, как приказал:
— Невместно больше этого молодца сегодня еще пытать, отложим до завтра, пожалуй!
Меньшиков повернул на него лицо, обратил бешенный взгляд. Это были глаза даже не взрослого и могущественного придворного деятеля, а маленького мальчика, у которого вдруг отобрали, обидно и грустно, любимую игрушку.
Ромодановский это понял. Вообще, Алексашке Меньшикову, хитрому, но неопытному было опасно соревноваться со старым Федором Юрьевичем. Ведь он при еще отце нынешнего монарха Алексее Михайловиче находился на ответственных должностях, пусть и не на первых. А потом закалялся в политических интригах при дворах слабых. Потому как больного Федора Алексеевича и женщины Софьи Алексеевны.
Последняя была особенно опасная. Сильная здоровьем и твердая характером, она, тем не менее, была вынуждена внешне опираться на мужчин. Поэтому, хоть и царица-то была одна и очень деятельная, но были еще ее хахали (фавориты), у которых власти было не меньше и которые, опираясь на поддержку Софьи, могли свергнуть любого.
Но ведь выдержал Федор Юрьевич и даже еще поднялся, сумев правильно выбрать самодержца и повелителя. Так что и молодой Петр I уважал его, ценил, сделав для него высокую должность князь-кесаря. Он и ныне был первым среди равных и даже не состязался при дворе, лишь лениво отмахивался от самых не то что смелых, а сумасбродных. А с царем он даже не сравнивался, понимал, что меньше.
Но если кто из сумасшедших дураков все же продолжает препираться, думая, что его влияние на царя большое, а старый Ромодановский уже ему надоел. То тогда старик встает во весь свой рост… и придворный исчезает не только из двора, но и из жизни.
Меньшиков первым отвел взгляд от собеседника и, поскрипев зубами, поскорее вышел из избы. Александр Данилович, хоть и был энергичен и горяч, но чувства разумного никогда не терял. И теперь он понимал, что, продолжая настаивать, он не только не собьет одного соперника, но и может с легкостью получить еще и второго, более могущественного и опасного.
Ф. Ю. Ромодановский посмотрел ему взгляд, оценил, с каким норовом он поднимается по ступеням лесенки и открывает тяжелую дверь, ухмыльнулся. Далеко пойдет вперед, петушок, если не попадется в лапы такому вот старому лису, как он.
Который вот и сам чуть не ошибся. Точнее, уже ошибся, но вовремя остановился. И теперь ему можно тормознуть и подумать, толи он сделал и какие тут супротивники и друзья. А пока он только властно махнул рукой — уберите малого с дыбы. Вроде бы без сознания, но все равно тихо и медленно палачам, а теперь и лекари и прислужники:
— Привести в себя, умыть, вылечить, накормить. Своей головой отвечаете!
Палачи лишь кивнули головами и стали выполнять приказ — сняли с дыбы и положили на носилки, чтобы вынести в соседнюю избу. Они даже не удивились. Не раз уже было — сначала пытают, а потом начинают лечить. Боярин ить в высокой политике, а это все равно, что среди девок — настроение меняется вплоть до противоположенного.
Ромодановский зря не верил в бессознательное состояние князя Хилкова. Тому действительно было плохо от двойной уже дыбы и огненного веника, но как раз от этого он не мог потерять сознание — слишком сильная была боль.
Но услышав, наконец, что его надо лечить и кормить, Дмитрий соизволил потерять сознание. Кажется, на первом этапе он, если и не победил, то хотя
