И такая судьба (СИ) - Леккор Михаил

И такая судьба (Шаг в 300 лет в прошлое — 3)

Глава 1

Ох! — громко застонал Дмитрий, когда его тело упало с какой-то там сидушки, больше похожей на огрызок бревна, стоящего на попа. Веревочная петля сидела не на шее, так что его не повесили. Только все это было все равно больно.

Руки были закручены за спину, петля была зацеплена на запястья. По всем физическим законам, под тяжестью тела руки должны были не выдержать и больно вывернуться в суставах. Конечно, жертва может побарабаться, попытаться сдерживать руки в суставах, особенно если руки у него сильные, а тело относительно легкое.

Только все это напрасно, ведь рано или поздно (и даже очень рано) руки устанут и в итоге тот же болезненный вывих обоих рук. Только и мучений.

«К счастью», Дмитрию «помогли». Два помощника палача одновременно со снятием с огрызка бревна рывком понесли тело вниз и сдвинули суставы рук из природой предназначенных суставных сумок.

Теоретически он все понимал, с чего занимается допрос в первой четверти XVIII века и как это бывает больно и противно. Но, тем не менее, практика оказалась куда хуже. Двойной принудительный вывих привел к такому приступу боли, что слабенький житель XXI века вмиг потерял сознание, повиснув на веревки человеческой бессознательной тушей.

Палачи, эти штатные работники Преображенского приказа, в какой-то момент даже растерялись. Обычно государственные преступники, а именно их сюда и приводили, в свирепой ярости теряли сознание после второго или третьего огненного веника. А уж повиснуть на дыбе в вывернутых руках, так это детская игрушках, подергается милый, иной и не постонет попервости, зубами лишь поскрипит со злости и все! Можа и придуривается вор, надеется на добродушие и наивность палачей?

Но нет, действительно в беспамятстве висит. Нука-тка ледяной водой из деревянного ведра облить, знатное же дело так легко пытается уйти от пыток? И еще раз. И еше, колодезной воды не жалко, чай бесплатная.

Дмитрий из спасительного бессознания вышел только после четвертого ведра противной воды. И сразу забеспокоили острые боли в руках. Ох! Он снова нечаянно пронзительно застонал. Больно же как, сволочи, как вы работаете!

А ведь с самого начала было подозрительно. К нему пришли из «местной безопасности» в дом, едва они заснули. И хозяева — он сам, жена Даша и сын Александр, судя по тишине из детской комнаты, и слуги со служанками. Потому и не открыли сразу, хоть во внешнюю дверь сильно и громко барабанили.

Но, наконец, привратник открыл входную дверь, о чем-то поговорил. Или, вернее, так, ему громко, но непонятно сказали и он стремительно побежал и требовательно застучал в дверь господской спальни. Страшная бяда пришла, благодетель, проснись!

Однако он уже встал и только одевался в мундир майора Преображенского полка гвардии. Эту одежду он одевал редко, по мере появления в своем полку. Подумал, что зовут снова на войну со шведами. Увы, реальность оказалась гораздо ужасней. К нему пришли из НКВД первой четверти XVIII века — Преображенского приказа — с семеновцами — солдатами и офицерами Семеновского полка гвардии. Ф. Ю. Ромодановский поосторожничал, подумал, что со своими сослуживцами — гвардейцами-преображенцами — князь Хилков может и сговорится. Начнется еще в гвардии бунт!

Зря он так думал. Дмитрий, хоть и был попаданец из демократического и в чем-то циничного XXI века, но и не подумал восставать против Петра Алексеевича. Самодержец все же Всероссийский! Поразмыслил, ну, подумаешь, Преображенский приказ. Что он, Ф. Ю. Ромодановского не видал? Поговорят, постращают, даже, возможно, бросят в ихнюю тюрьму. А потом царь Петр одумается, ведь Дмитрий не видел за собой никакой вины, ей-ей!

Оказалось, что плохо думал. Именем царя Петра его сходу бросили на дыбу, аж косточки захрустели! Раздели до исподнего, сорвали преображенский мундир, чтобы не окровенил и не запалил нечаянно. И в процесс его пытошный!

И ведь, главное никого из важных персон не было. Палачам-то что, им приказали, они и стали бить и пытать, чтобы государственный преступник, вор по терминологии XVIII века, быстрее понял, в какую беду он попал и честно сознавался в своих страшных винах. Дабы потом с честной совестью пошел на плаху. А, может, государь и смилуется, заменит четвертование простым отрублением главы.

Потому и презрительно молчал на все вопросы о его государственных винах. Дознаватели почему-то все пытали о его участии в заговоре против царя Петра Алексеевича, а порою даже руководстве бунтовщиками! Что он Дантон или Робеспьер?

И технологию допроса не соблюдали. Ведь в случае отказа вора было необходимо усилить репрессии. Веником его горящим по спине и по груди, да не по разу! Два-три раза и любой узник сдастся или умрет, но, в общем, допрос прекратится.

Что-то здесь совершенно не так. Поначалу Дмитрия еще сбивали с толку постоянные ссылки на монарха. Государь де хочет узнать, увидеть и приговорить, он даже гневается на тебя, бестолкового. Но эти вопросы с перемежкой со все более острой болью прочистили его мозг. Он как-то подумал, а почему, собственно, его схватили с ссылкой на Петра? Ведь царя сейчас в Санкт-Петербурге нет, он где-то в районе Воронежа! Может, он здесь и не причем и даже не знает ничего об аресте своего близкого поданного?

Все прояснилась, когда на следующий день (ночь?) на допрос (пытку) явился, наконец, Федор Юрьевич Ромодановский. И, барабанная дробь, Александр Данилович Меньшиков, граф, князь и светлейший князь, что означало, что он был сначала князем Священной Римской империи, а уже потом светлейший князь Ижорский России. Впрочем, последним он стал, кажется в 1707 году, то есть, еще в будущем. И конечно Санкт-Петербургский губернатор.

Этот проныра и при Петре Великом сумел прибрать множество чинов, должностей, а еще больше при его потомках, став, по меткому выражению А. С. Пушкина, «полудержавным властелином». Что, конечно, отнюдь не спасало его от палок первого русского императора, а после его смерти, в конечном итоге, к опале и смерти в ссылке в Березове.

Может, разумеется, он и привнес немало хорошего и монарху Петру Алексеевичу, и России, да только трудно видеть нечто хорошее, вися на дыбе в остром болевом пароксизме. Теперь Дмитрий твердо верил, что именно верил, что именно Алексашка был автором политической каверзы, подвигшей попаданца на дыбу с дальнейшей перспективой на кровавую плаху.

А ведь он прошел только первый этап ада, после которого ему грубо ввернули руки в суставы, чтобы потом опять на новой дыбе вывернуть и пытать. Одно было интересно, нет даже смешно — увидеть, как грозный и страшный Ф. Ю. Ромодановский, ставший вдруг скромным и пассивным под предлогом, кхе-кхе, болезни. Почувствовал Федор Юрьевич, что влип в очень большую и грязную лужу, из которой он сам может попасть под топор палача.

Зато бесстыжий Меньшиков сидел, как ни в чем небывало, и даже пытался самолично вести допрос. А его дорогущий кафтан, ярко сверкал даже в полутемной избе Преображенского приказа, где две плохоньких свечи были единственным источником света.

Дмитрий уже даже не разумом, сознанием, прячущимся не известно где, но только не в голове, понимал, что ему теперь надо всего лишь дотянуть до царя Петра. А это еще несколько дней, как минимум, а здоровье у попаданца XXI века очень хилое. Помрет он на дыбе и Самодержец Всероссийский, очень нуждающийся в Меньшикове и видя смерть князя Хилкова, спустит все на тормозах.

И все же не выдержал, и на вопрос-обвинение «когда-де и с кем подвигся ты, Митяй, на эти жуткие преступления против вельможного нашего монарха», затрясся и вместо ответа плюнул в эту донельзя циничную и грязную харю.

Меньшиков отреагировал, как и положено. Хоть руки его затряслись от злости, а физиономия исказилась от бешенства, но он только сказал, буквально отрыгнул на Дмитрия:

— Давайте, пытайте дальше эту мразь. Раз не сдох от дыбы, так помрет от огненного веника! Палите, как свинью, покамест на станет обугленным покойником.