Василий Гурковский - Партизан Лейбу

Более чем стыдно слышать от некоторые сограждан-славян заявления типа: «В России ни одного русского министра» или «на телевидении (радио), ведущей прессе все люди одной национальности» и т. п. Стыдно потому, что на одного еврея в той же России приходится человек сто пятьдесят русских. Кто же нам мешал все эти годы демократическим путем попасть во властные структуры? Или мы сперва за стакан вина или рюмку водки, кулек макарон или плохонькое радио в подарок голосуем за кого угодно, а потом кричим, что все посты в государстве остались без русских…

Стыдно, господа-товарищи, и давно пришла пора отбросить все нам мешающее, тем более выяснения, кто более матери – истории ценен. Все мы – дети России и все ей ценны.

Мы обречены жить вместе. И русские, и евреи, украинцы и татары, аварцы и чукчи, и все полторы сотни национальностей, проживающих в России, объединенные одной российской идеей. Другого пути у нас нет и теперь уже не будет. А в качестве положительного жизненного примера предлагаю повесть о настоящем Человеке.

ВАСИЛИЙ ГУРКОВСКИЙ,

член Международного сообщества писательских Союзов.

ГЛАВА 1

ТРИНАДЦАТЫЙ

«Тринадцатый, тринадцатый, где тринадцатый?!», – кричал старший конвоир, молодой немецкий унтер-офицер, бегая вокруг строя и в который раз пересчитывая вверенных ему арестантов. Двенадцать были в наличии, одного не было. Весь день группа работала на территории бывшего лесопильного завода, подбирая пригодные пиломатериалы для обустройства расположенного неподалеку концентрационного лагеря для лиц еврейской национальности, военнопленных и партизан.

Весь день все тринадцать арестантов находились на глазах охранников, но вечером при построении для возвращения в лагерь одного не оказалось.

На крики старшего команды никто не откликался. Тогда он положил группу на землю, оставил над лежащими двух солдат-охранников и в сопровождении местного старосты отправился на поиски беглеца. Немец понимал, что через час– полтора стемнеет и поиски будут бесполезными.

Беглец находился рядом. Он спрятался в большом деревянном, почти разрушенном заводском туалете. Песчаные стены ямы давно осыпались, сама она была беспорядочно завалена старыми досками. Наполовину зарывшись в песок, прикрываясь обломками досок, беглец надеялся дождаться темноты, а там видно будет. Он слышал, как бесновался старший охранник, как звали его товарищи по лагерю, которым грозило наказание за его побег, но молчал.

Тело его непроизвольно вдавливалось в песок, пытаясь раствориться в нем, стать невидимым хотя бы на время. Он знал, что его ждет, если будет обнаружен, и все-таки на что-то надеялся.

Не вышло. Его нашел сын старосты, настырный такой, небольшой парнишка, весь день крутившийся возле арестантов, все выслушивая и вынюхивая. Он пролез в небольшую дыру, куда взрослому не пролезть, увидел беглеца и закричал: «Пан, а вось ён, вось ён, в нужнику ховаеця».

Подбежал староста, за ним старший охранник. С криком: «Фарфлюхте швайне», он сорвал с плеча винтовку и начал стрелять в яму. Крики и выстрелы продолжались до тех пор, пока в обойме не закончились патроны. Отдав винтовку старосте, унтер-офицер пошел искать чем вытащить беглеца из ямы. Действовал он больше на устрашение публики, так как, стреляя почти в упор, ни разу не попал в беглеца. Не попал не из жалости или по каким-либо другим гуманным соображениям, просто тащить мертвого или раненного его несколько километров до лагеря ночью было нежелательным.

Он подбежал к перекошенному пожарному щиту, на котором ничего не было, кроме ржавого пожарного багра, схватил его и начал тыкать им в яму. Багор сразу зацепился, как выяснилось позже, за воротник домотканной куртки, так что немец с помощью старосты довольно быстро и без особых травм вытащил беглеца наружу.

Затем приволокли его к поднятому строю арестантов и били. Сперва ногами и прикладами, потом старший охраны взял винтовочный шомпол и долго колотил им по голове и спине.

В связи с наступающей темнотой экзекуцию пришлось приостановить. Беглеца поставили в строй замыкающим, сзади него шел сам старший охранник и по поводу и без повода подталкивал его прикладом. Пока пришли – стемнело.

Лагерь размещался на небольшом возвышении, недалеко от моста через реку Припять. Вокруг – пойма реки, болотистое место. Два сколоченных наспех барака, бывшие летние войсковые казармы, да невдалеке два деревянных дома для комендатуры и подсобных помещений (кухня, лазарет и т. п.). В середине, как обычно, плац для построения. В его центре несколько корявых низкорослых деревьев – одно было приспособлено под виселицу, а другие, очищенные от коры, служили местом наказания для нарушителей лагерных порядков.

К приходу группы из лесопильного завода арестанты были построены в две шеренги. Три больших костра, два по краям строя и один в центре, освещали территорию. Перед строем стоял комендант лагеря со своей свитой. Позади них, к двум очищенным от коры деревьям, были привязаны лицом к стволу двое полуживых арестантов. Они пытались бежать вчера, дошли до первой деревни, но уже утром были доставлены на повозке местным старостой обратно в лагерь.

Их раздели, привязали к деревьям, весь день с перерывами били и оставили привязанными до вечера, когда вернутся с работ все арестанты.

Задержав ужин, комендант заявил перед строем, что те двое, которые привязаны к деревьям за его спиной, на рассвете будут расстреляны. Они третий раз пытались бежать и заслужили свою участь. И что он бы с удовольствием перестрелял их всех, но слишком много надо выполнить работ для армии, потому он заставит всех работать. За любой следующий побег – расстрел. После этого раздали свекольную похлебку и объявили отбой.

Старший группы, прибывшей с лесопильного завода, скорее всего доложил коменданту об инциденте с попыткой бегства, но или она была представлена как примитивная, или старший посчитал, что учиненная им экзекуция подействовала. Как бы то ни было, но в этот вечер никаких действий в отношении неудавшегося беглеца не последовало. Арестованных отправили в бараки.

К полуночи пошел сильный дождь. Тобиас прислушивался к его стуку по деревянной скатной крыше и вспоминал прошедший день. Сколько таких дней прошло через его жизнь с начала войны? И всегда его за что-то били, били и били. Он толком не знал, за что. Вот и сегодня тоже. И все же надо попытаться заснуть, а что будет завтра, кроме Бога никто не знал. Что-то будет и вряд ли оно будет хорошим.

Побитое тело гудело. Казалось по нему прошелся какой-то каток. Болело все. Когда его вытащили из ямы на лесозаводе и били ногами, он извивался, прятал голову, как мог смягчал удары, но от шомпола унтер-офицера защиты не было. «Почему он не застрелил меня в туалетной яме? – недоумевал Тобиас. – Что ждет меня завтра?»