Георг Эберс - Арахнея
Ледша равнодушно разглядывала корабль, но вдруг взгляд ее и лицо с красивыми строгими чертами изменили свое бесстрастное выражение. Большие черные глаза широко раскрылись, и с большим напряжением смотрели они то на богато разукрашенный корабль, то на нескольких мужчин, приближающихся к берегу и одетых в греческие одежды. Оба шедшие впереди вышли из большого белого дома, на двери которого с закатом солнца было устремлено все ее внимание. Того, кто был повыше, Гермона, ожидала она здесь у старой Табус. С наступлением ночи хотел он приехать за ней в «Совиное гнездо» и вдвоем под покровом темноты покататься на лодке. Но вот он шел не один; с ним был его товарищ по искусству, Мертилос, номарх, нотариус, и Горгиас, богатый владелец одной из главных ткацких мастерских в Теннисе, и несколько невольников. Что бы это значило?… Волна горячей крови залила ее лицо; она крепко сжала губы, и в углах рта появилось презрительное, почти жестокое выражение. Вскоре, впрочем, ее правильные тонкие черты прояснились, исчезло напряжение во взоре: ведь еще много времени до того момента, когда полная темнота позволит Гермону незаметно для всех приехать за ней. По всей вероятности, он должен присутствовать при чьей-то встрече и ни под каким предлогом не мог от этого отделаться. Да, верно, так оно и было. Разукрашенный корабль приблизился к берегу, насколько ему позволял низкий уровень воды, — стали слышны свистки, громкие команды и лай собак. С корабля замахали платком, как бы приветствуя стоящих на берегу мужчин, но рука, державшая платок, была женской рукой; Ледша, несмотря на надвинувшиеся сумерки, это прекрасно различила. Черты приезжей нельзя было рассмотреть, но она, наверное, была молодой; старуха не вошла бы так быстро в лодку, которая должна была отвезти ее на берег. И Гермон, которого Ледша так ждала, помог незнакомке выйти из лодки. Кровь вновь прилила к лицу ее, когда она увидала, как тот, кто еще вчера так горячо клялся ей в своей страстной любви, нежно обвив стан приезжей, поднял ее из лодки. Она еще ни разу не видала Гермона в обществе женщин одного с ним происхождения и теперь, мучимая ревностью, смотрела, как он вместе с Мертилосом ухаживал за незнакомкой. Сумерки не долго продолжаются в Египте, и, когда Гермон простился с приезжей, было так темно, что Ледша не могла узнать того, кто сел в ту самую лодку, в которой она должна была ехать с Гермоном и которая теперь быстро стала приближаться к острову. Но кто бы это ни был, он, наверно, едет с поручением от ее возлюбленного. Одновременно с тем, как незнакомка в сопровождении других женщин и нескольких громко лающих собак скрылась в темноте, причалила лодка к «Совиному гнезду».
II
Несмотря на окружающую темноту, Ледша узнала того, кто выходил из лодки. Это был Биас, невольник Гермона, египтянин из рода биамитов. Она его видела в доме близкого ей родственника и обошлась с ним очень резко; ей не понравилась та вольность, с которой он, раб, осмелился заговорить с ней!
Правда, он родился сыном свободного владельца папирусной плантации, но уже мальчиком был вместе с отцом, участвовавшим в восстании против царя Птолемея I , продан в неволю в Александрию. На службе у Архиаса, дяди Гермона, а затем у этого последнего он свыкся со своим положением раба, но в сердце своем он продолжал любить свой род, ставя его выше греков, к которым принадлежал его теперешний господин. В доме Гермона, где постоянно вращались самые знаменитые художники Александрии, он приобрел много познаний и охотно учился многому. Больше всего желал он, чтобы его уважали, и добился этого; Гермон ценил его, не имел от него тайн и был уверен в его преданности и молчании.
Многих молодых красавиц, намеченных скульптором как подходящих ему натурщиц, сумел Биас уговорить и заманить в мастерскую своего господина. Но когда тот обратил внимание на Ледшу, дочь из уважаемой семьи рода биамитов, он стал убеждать своего господина не увлекаться ею и бросить эту опасную игру, зная, как ревниво биамиты оберегают честь своих женщин. Теперь он с радостью исполнял поручение своего господина: объявить Ледше, чтобы она не ждала своего возлюбленного. На ее вопрос, удерживает ли его вдали от нее знатная приезжая, он ответил, что ее догадка справедлива, но что, кроме того, по повелению самих богов, его господин обязан повиноваться этой знатной особе из Александрии. Она недоверчиво улыбнулась. Он, Гермон, и повиноваться женщине!
— Ты должна знать, — сказал невольник, — что художники скорей откажутся повиноваться десятисильным мужчинам, нежели одной слабой женщине, если она красива. А по отношению к дочери Архиаса есть и другая причина…
— Архиас, — прервала его Ледша, — тот богатый александриец, владелец больших прядилен!
— Он самый.
— Так это его дочь, и ты говоришь, что Гермон обязан ей повиноваться и служить?
— Да, как служат богам или правде, — ответил важно невольник, — ее отец обязал нас долгом, который редко уплачивается; зовут его в нашей стране благодарностью. Нечего скрывать, мы многим обязаны старику, а поэтому должны расплачиваться перед его дочерью.
— Чем обязаны? — резко спросила Ледша, хмуря темные, сросшиеся брови. — Я должна это знать.
— Должна? — повторил невольник. — Это слово — плуг, годный только для рыхлой почвы; я же слишком тверд и ему не поддамся; господин мой ждет, и я должен идти. Хочешь ли ты что-либо передать Гермону?
— Ничего, — гордо ответила она.
— Вот хорошее слово, девушка! — сказал Биас одобрительно. — Среди всех дочерей рода биамитов ты самая богатая; пристало ли тебе отдавать этому греку все твои прелести и тем возбуждать любопытство всех этих александрийских обезьян, его окружающих? Право, для этой цели найдется достаточно женщин в Александрии! Поверь моей опытности, девушка, подобно выпитой пустой бутылке, он отбросит тебя в сторону, как только воспользуется тобой как натурщицей.
Она хотела его перебить, но он продолжал решительно:
— Да, воспользуется. Что можешь ты знать здесь, на твоем острове, окруженном водой, о жизни, об искусстве и художниках? А я их хорошо знаю. Такому скульптору так же нужны красивые женщины для его работ, как сапожнику кожа. Он и не скрывает перед своим другом Мертилосом того, что ему нравится в тебе. Это — твои большие миндалевидные глаза, твои руки, их линии и изгибы, когда ты ими поддерживаешь на голове кувшин с водой. Твоя узкая, с высоким подъемом нога также лакомый кусочек для него…
Темнота мешала Биасу видеть лицо Ледши, но хриплый голос, полный негодования, которым она его перебила, выдал ее душевное волнение:
— Чего ты хочешь достичь твоими обвинениями, я не знаю; но, по мне, стыдно слуге такого доброго господина становиться между ним и тем, чего жаждет его душа.
