Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден
Возвращаясь на стрельбище, где его уже нетерпеливо дожидались судьи и многочисленные зрители, Хасар все еще улыбался. Укоризненные взгляды ему нипочем: будучи братом Чингисхана и одним из основателей государства, он плевать хотел на то, что его задержка раздражает присутствующую здесь знать. Нет ему дела и до того, насколько промедление ломает весь распорядок игр, продуманный Тэмуге.
Десятка Джебе во втором круге уже отстрелялась и сделала это очень неплохо, а потому их начальник стоял спокойно, излучая уверенность. Хасар хмуро глянул на Джебе, но тот только ухмыльнулся в ответ. Хасар одернул себя, понимая, что подобный настрой может передаться его лучникам. Среди стрелков не было ни слабаков, ни мазил. Ни один из них не сомневался, что при удачном раскладе может победить. А элемент везения есть всегда: то ветер в момент выстрела не так дунет, то мышцу вдруг сведет, хотя основное испытание – это, конечно, нервы. Сам Хасар видел это множество раз. Воины, бестрепетно встречавшие лавину визжащих хорезмийцев, вдруг начинали ощущать неизъяснимую тревогу, идя на молчащий строй. Волнение буквально снедало их, не давая вздохнуть: грудь словно разбухала, закупоривая горло.
Зная о том, что это помогает совладать со страхом, Хасар сделал несколько долгих медленных вдохов, совершенно не обращая внимания на толпу и давая своим людям возможность настроиться и успокоиться. От этого сорок мишеней на стене как будто чуточку увеличились в размере (обман зрения, явление уже знакомое). Хасар оглядел своих стрелков: напряжены, но спокойны.
– Помните, ребята, – напутствовал он, кивая на мишени, – каждая из них – прекрасная девственница, красивая и сладострастная…
Кто-то из стрелков сдержанно рассмеялся, разминая шею, чтобы снять остатки напряжения, способного испортить выстрел.
Хасар про себя ухмыльнулся. Пусть усталый и старый, но потягаться с Джебе ему еще по силам, он это чувствовал.
– Готовы, – сказал он судьям, глядя туда, где на высоком шесте возле стены трепетал стяг.
Ветер, дувший с северо-запада, окреп. Пришлось слегка изменить положение. Сто шагов. Выстрел, который он делал уже тысячи раз – да что там, сотни тысяч. Еще один длинный, медленный вдох.
– Начали, – отрывисто бросил судья.
Хасар возложил на тетиву первую стрелу и по дуге послал ее в ряд щитков, которые выбрал своими мишенями. Дождавшись, когда судья отметит попадание, он обернулся и, приподняв бровь, посмотрел на Джебе. Тот лишь рассмеялся такому вызову и отвернулся.
Подобно бусинам на нитке, растянулись потные лошади на милю вокруг стен Каракорума. Впереди по-прежнему скакали трое урянхайцев во главе с Сеттаном, которых уже настигали двое коренастых молодцов, – и чем ближе к конечной линии заезда, тем сильнее сокращался зазор. Бату с Цаном до них было уже рукой подать. А сзади с безнадежным отставанием тянулись остальные. Судьба первенства решалась внутри этой пятерки: лошади неслись, тяжко всхрапывая, брызжа слизью из ноздрей и пенным потом. Сверху на стенах теснились зрители: в основном воины, а еще тысячи цзиньских мастеровых. Для них этот день тоже стал праздником: как-никак завершен двухлетний труд, а под одеждой позвякивают связки монет.
Внимания на зрителей Бату не обращал – он был сосредоточен на Сеттане и двух его товарищах. Над сухой землей поднимались клубы пыли, и разглядеть, что он сейчас собирается сделать, было почти невозможно. Между тем в кармане юноша нащупал три плоских камешка-голыша, удобно помещавшиеся в ладони. До этого они с Цаном обсуждали, что́ лучше в случае чего пустить в ход – ножи или плетку с шипами, – но отказались и от того, и от другого: такие раны слишком уж заметны. У кого-то из судей явно возникнет подозрение. Тогда Цан предложил просто взять и вспороть Сеттану шею: этого долговязого урянхайца, превозносившего победы Субудая, он терпеть не мог. Но Бату воспротивился: не хватало еще потерять друга из-за обычной мести. А вот камень… Камень во время скачки всегда может вылететь из-под копыт. Даже если Сеттан увидит, что вытворяют соперники, то пожаловаться не посмеет. Очень похоже на стоны проигравшего, воины поднимут на смех.
С началом последнего витка Бату вынул камни и сжал в ладони. В отдалении за ездовым кругом яркими пятнами виднелись на траве борцы, за ними возвышалась стена стрельбища. Его народ веселился на равнинах, и он был среди них, мчался изо всех сил. Это было приятное чувство.
Юноша в который раз ударил свою лошадь коленями, и та прибавила скорость, хотя и без того неслась на пределе, надрывно всхрапывая. Бату еще сократил дистанцию, а за ним и Цан. Но урянхайцы не дремали: моментально перестроились, отрезая его от лошади Сеттана. Бату улыбнулся самому ближнему из них и пошевелил губами, как будто что-то крича. Все это время он подводил лошадь все ближе.
Паренек-наездник уставился на него, а Бату ухмыльнулся, резким движением указал куда-то вперед. К его радости, паренек чуть сблизился с ним, чтобы услышать, что пытается сказать ему соперник, перекрикивая ветер. Бату с силой метнул камень, попав ему в висок. Парнишка рухнул под копыта и стремительно покатился по земле пыльным коконом.
Бату занял его место, ударом хлыста отогнав в сторону теряющую ход лошадь без седока. Сеттан, оглянувшись, изумленно вытаращился, увидев своего главного соперника в такой близи. Оба покрылись коркой пыли, у обоих волосы торчали седыми колтунами, но глаза урянхайца блестели от страха. Бату смотрел в эти глаза, питая свою силу.
Другой урянхаец вклинился между ними, умело выставленной ногой чуть не выбив Бату из седла. Какие-то безумные, стуком сердца измеряемые мгновения юноша
