Генрих Эрлих - Генрих Эрлих Штрафбат везде штрафбат Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта
Что отличало Берлин от Варшавы, какой она сохранилась в памяти Юргена, так это люди. Люди были. Они мало чем отличались от толпы в Зеелове. Мужчины самого разного возраста, все сплошь одетые в разнообразную военную форму; домохозяйки с хозяйственными сумками, по большей части тощими; несмотря на близость фронта, мелькали даже молодые женщины в нарядных платьях. Юрген полагал, что в столице должно быть полно разных чиновников — тыловых крыс и партийных бонз. Но они лишь изредка попадались на глаза. Юрген безошибочно определял их, у него на эту братию, особенно на всяких там партайгеноссе,[90] был нюх. Он развился после того, как в пивной в Гамбурге Юрген врезал по морде одному подонку, а тот оказался «старым партийным товарищем». Юрген попал в тюрьму, потом в лагерь, в штрафбат, на фронт. Вот так из–за одной партийной сволочи вся жизнь пошла наперекосяк.
Пока Юрген размышлял о превратностях собственной жизни, Красавчик успел выяснить причины удивительного явления. Оказалось, что три дня назад фюрер дал разрешение на эвакуацию из Берлина, вот все и задали деру.
Юрген с товарищами как–то запамятовали о дне рождения фюрера. Все время помнили и связывали с ним радужные надежды на появление чудо–оружия и начало победоносного контрнаступления, но грохот русской канонады и суматоха отступления от Зееловских высот совершенно отбили им память. Фюрер, не дождавшись подарка от армии, решил сам сделать подарок немецкому народу в лице его лучших представителей, разрешив большим шишкам покинуть столицу. Всех прочих берлинцев фюрер облагодетельствовал так называемым «кризисным рационом». Он состоял из порций колбасы или бекона, риса, сушеного гороха, бобов или чечевицы, нескольких кусков сахара и 20 граммов жиров. Тем самым фюрер с присущей только ему честностью открыто сказал берлинцам, что город уже находится на осадном положении.
Двадцатое апреля запомнилось столичным жителям и страшной бомбежкой. Английские и американские «подарки» фюреру посыпались с неба с раннего утра и сыпались до позднего вечера. Это был последний из многочисленных ударов возмездия союзников по Берлину, ведь русские части уже подступили в некоторых местах к пригородам. Так что напоследок английские и американские летчики отплатили берлинцам за все по двойному тарифу.
Горожане были, естественно, раздражены на фюрера, войну и судьбу. Это еще больше ожесточило их сердца, и так–то не очень добрые. Еды у них было в обрез, им нечем было делиться. В магазинах все было по карточкам, на угрюмых продавщиц не действовали ни форма Юргена, ни обаяние Красавчика, ни деньги. Деньги почему–то вызывали наибольшую ярость, возможно, из–за портрета Гиммлера на выданных им банкнотах. Не было «золотых фазанов»[91] и их дородных жен, которых они бы могли общипать и пощупать. Их надежды раздобыть еду становились все более призрачными.
Наконец они наткнулись на армейский склад. По прибытии им сказали, что он находится где–то поблизости, но не указали где. Перед широкими дверями склада стоял желтый городской автобус, доверху набитый обувью и военной формой. Два молодых солдата перетаскивали их на склад, пожилой кладовщик с повязкой фольксштурма на тужурке скрупулезно отмечал каждый извлеченный из автобуса предмет в большой амбарной книге.
— Добрый день. Откуда такое богатство? — спросил Юрген для начала разговора.
— Имущество, находившееся на балансе батальонов и полков, — пробурчал кладовщик. — Командование отказывается от него, потому что оно больше не нужно их солдатам. Отойдите, не мешайте работать.
Юрген просочился внутрь склада. За столом сидел интендант с погонами фельдфебеля и переписывал длиннющую ведомость, из–под которой высовывались два листа копировальной бумаги. «Чернильные души! — подумал Юрген. — Порядок есть порядок. Принял — сдал. Кому угодно, хоть русским, главное, чтобы точно по описи».
— Привет, дружище, — сказал он и наклонился так, чтобы были видны его погоны. — Жратва есть?
— По ордеру, — ответил фельдфебель, не поднимая головы.
— Только что прибыли из–под Зеелова. Заняли позиции у вас под боком, у аэропорта. Живот подвело… — продолжал Юрген.
— По ордеру!
— Скажите, пожалуйста, господин офицер, а обмундирование мы можем получить? — раздался из–за спины голос Граматке.
— Мы немного пообтрепались в боях, — сказал Красавчик.
Фельдфебель наконец оторвал глаза от ведомости, окинул Юргена оценивающим взглядом.
— Да, подлежит списанию, — сказал он и уточнил: — Может быть списано.
— Отлично! — раздался бодрый голос Отто Гартнера. — Добротные шинели, сапоги и кожаные ремни нам не помешают, этот товар всегда в цене, не так ли, господин офицер? — В голосе Отто появились воркующие нотки. — Предлагаю обмен, — наше добротное обмундирование на продовольствие.
— По ордеру, — после некоторой паузы сказал фельдфебель.
— Но вы даже не выслушали нашего предложения! — воскликнул Отто. — Вы будете приятно удивлены его щедростью.
— По ордеру! — с болью в голосе выкрикнул фельдфебель.
Ну что с ним было делать?! Юрген умыл руки и отступил в сторону. На его место заступил Брейтгаупт и молча уставился на фельдфебеля. За спиной Брейтгаупта стеной стояли товарищи — Красавчик без тени обаяния, Граматке без тени интеллигентности и Гартнер без тени торгашеской угодливости, одна неотвратимость и мрачная решимость. Фельдфебель разглядел их форму без знаков отличия, он понял, с кем имеет дело, он вообще оказался понятливым мужчиной, только немного занудным, как все интенданты. Он составил расходный ордер и упросил Юргена его подписать. Юрген посопротивлялся лишь для виду. Порядок есть порядок. Сдал — принял. Мешок кофе, ящик мясных консервов, ящик рыбных консервов, две упаковки галет, коробка сигарет, ящик шоколада. Все по справедливости, все самое необходимое, все по минимуму, кризисный рацион.
* * *
Это были французы. Так сказал Тиллери, их эксперт по французам, ведь он был из Рурской области и в детстве немало натерпелся от них. И еще он понимал немного по–французски.
Их было трое. Первый, высокий блондин с арийскими чертами лица, был одет в старую эсэсовскую форму, черные бриджи заправлены в высокие сапоги, на черном мундире серебряные галунные погоны с двумя четырехугольными звездочками — гауптшарфюрер, определил Юрген, по–нашему просто гаупт, капитан. Эсэсовский кинжал висел на его черном поясном ремне как шпага. Второй, чернявый, мелкий, горбоносый, был одет в робу с большой нашитой буквой F. Третий выглядел настоящим французом с его небольшими черными усиками, французской военной формой, беретом с кокардой и французским карабином образца 1886 года. Впоследствии он оказался коренным берлинцем, членом фольксштурма и ветераном Великой войны, который просто подошел поглазеть, привлеченный перебранкой на французском языке.
