Александр Дюма - Графиня де Монсоро
Вскоре граф открыл глаза.
Первым его движением было вскочить, но Реми предвидел это, и графа заранее привязали к постели.
Он снова зарычал, оглянулся вокруг и заметил стоявшую у его изголовья Диану.
— Ах! Это вы, сударыня, — сказал он. — Весьма рад вас видеть, ибо хочу поставить вас в известность, что нынче вечером мы уезжаем в Париж.
Реми поднял крик, но Монсоро не обратил на него никакого внимания, словно его здесь и не было.
— Вы хотите ехать, сударь? — спросила Диана со своим обычным спокойствием. — А как же ваша рана?
— Сударыня, — сказал граф, — нет такой раны, которая бы меня удержала. Я предпочитаю умереть, нежели страдать, и даже если мне суждено умереть в дороге, все равно нынче вечером мы уедем.
— Что ж, сударь, — сказала Диана, — как вам будет угодно.
— Мне угодно так. Готовьтесь к отъезду, будьте добры.
— Собраться мне недолго, сударь, но нельзя ли узнать, чем вызвано столь внезапное решение?
— Я вам отвечу, сударыня, тогда, когда у вас больше не будет цветов, чтобы показывать их принцу, либо тогда, когда мне прорубят везде достаточно широкие двери, чтобы мои носилки могли проходить повсюду.
Диана поклонилась.
— Но, сударыня… — начал Реми.
— Так угодно графу, — ответила Диана, — мой долг — повиноваться.
И Реми понял по незаметному знаку молодой женщины, что его вмешательство неуместно.
Он лишь пробормотал себе под нос:
— Они доконают его, а потом люди скажут, что во всем виновата медицина.
Между тем герцог Анжуйский готовился покинуть Меридор.
Он изъявил барону свою глубокую благодарность за прием и вскочил на коня.
В этот момент показалась Гертруда. Она громко сообщила герцогу, что ее госпожа, занятая возле графа, не будет иметь честь засвидетельствовать ему свое почтение, и тихонько шепнула Бюсси, что Диана вечером уезжает.
Герцог и его свита отбыли.
Надо сказать, что герцог не отличался сильной волей, он был подвластен минутным прихотям.
Диана, суровая, недоступная, ранила его чувства и отвращала его от Анжу. Диана, приятно улыбающаяся, была приманкой, удерживала его в этом краю.
Не зная еще о решении, принятом главным ловчим, герцог всю дорогу размышлял о том, как опасно будет слишком быстро пойти на уступки королеве-матери.
Бюсси предвидел все это и потому весьма рассчитывал теперь на желание принца задержаться в Анжу.
— Послушай, Бюсси, я вот о чем думаю…
— Да, ваше высочество, о чем же? — отозвался граф.
— О том, что не следует мне сразу же соглашаться с доводами моей матушки.
— Ваша правда. Она и так уже считает себя великим политиком.
— Понимаешь, если мы попросим ее подождать неделю или, вернее, протянем с неделю, устроим несколько празднеств, на которые пригласим наше дворянство, мы тем самым покажем матушке, как мы сильны.
— Великолепная мысль, ваше высочество. Однако, мне кажется…
— Я останусь здесь на неделю, — сказал герцог, — и благодаря этой отсрочке вырву у нее новые уступки, помяни мое слово.
Бюсси, казалось, погрузился в глубокие размышления.
— И в самом деле, ваше высочество, вырывайте, вырывайте, но смотрите, как бы от этой отсрочки ваши дела, вместо того чтобы пойти в гору, не пострадали. Король, например…
— Что король?
— …король, не зная ваших намерений, может рассердиться, он очень вспыльчив, король.
— Ты прав, надо послать кого-нибудь к брату, чтобы приветствовать его от моего имени и сообщить, что я возвращаюсь; так я заполучу ту неделю, в которой нуждаюсь.
— Да, но этот кто-нибудь очень рискует, — сказал Бюсси.
Герцог Анжуйский улыбнулся своей кривой улыбкой.
— В том случае, если я переменю свои планы, не так ли?
— Да. Ибо, несмотря на обещание, данное вашему брату, вы их перемените, коль скоро ваши интересы того потребуют, не правда ли?
— Еще бы, черт побери!
— Очень хорошо. И тогда вашего посланника отправят в Бастилию.
— Мы не скажем ему, зачем он едет, просто дадим ему письмо.
— Напротив, — возразил Бюсси, — не давайте ему письма и скажите.
— Но тогда никто не захочет взять на себя это поручение.
— Полноте!
— Ты знаешь человека, который за это возьмется?
— Да, знаю одного.
— Кто он?
— Это я, ваше высочество.
— Ты?
— Да, я. Мне нравятся трудные поручения.
— Бюсси, милый Бюсси, — вскричал герцог, — если ты это сделаешь, можешь рассчитывать на мою вечную признательность!
Бюсси улыбнулся: он знал пределы этой признательности.
Герцог решил, что Бюсси колеблется.
— И я дам тебе десять тысяч экю на покрытие издержек в пути, — прибавил он.
— Ваше высочество, помилосердствуйте, разве за такое платят!
— Значит, ты едешь?
— Еду.
— В Париж?
— В Париж.
— А когда?
— Когда вам будет угодно, черт побери!
— Чем раньше, тем лучше.
— Разумеется. Ну и?
— Ну…
— Сегодня вечером, если желаете, ваше высочество.
— Храбрый, милый Бюсси, ты действительно согласен?
— Согласен ли я? — переспросил Бюсси. — Но вы ведь прекрасно знаете: чтобы сослужить службу вашему высочеству, я пошел бы и в огонь. Значит, договорились. Я уезжаю сегодня вечером. А вы тут веселитесь и заполучите для меня у королевы-матери какое-нибудь миленькое аббатство.
— Я уже об этом думал, друг мой.
— Тогда прощайте, ваше высочество.
— Прощай, Бюсси! Да! Не забудь об одной вещи.
— О какой, ваше высочество?
— Проститься с королевой-матерью.
— Почту за честь.
И действительно, Бюсси, еще более беспечный, веселый и живой, чем школьник, которому колокольчик возвестил о наступлении перемены, нанес визит Екатерине и приготовился выехать тотчас же, как придет сигнал об отъезде из Меридора.
Сигнала пришлось ждать до следующего утра. Монсоро очень ослабел после пережитых волнений и согласился, что ему необходимо этой ночью отдохнуть.
Но около семи часов тот же конюх, который приносил письмо от Сен-Люка, сообщил, что, несмотря на слезы старого барона и возражения Реми, граф отбыл в Париж на носилках. Носилки верхами сопровождали Диана, Реми и Гертруда.
Несли носилки восемь крестьян, которые должны были сменяться через каждое пройденное лье.
Бюсси только и ждал этого сообщения. Он вскочил на коня, оседланного еще накануне вечером, и поскакал в том же направлении.
XXXII
О ТОМ, В КАКОМ РАСПОЛОЖЕНИИ ДУХА НАХОДИЛСЯ КОРОЛЬ ГЕНРИХ III, КОГДА ГОСПОДИН ДЕ СЕН-ЛЮК ПОЯВИЛСЯ ПРИ ДВОРЕ
