Альбер Бланкэ - Война амазонок

– Маргарита, – отвечала она слабым голосом и не спуская с него глаз.

– Прощайте, Маргарита или, вернее, до свидания, Mapгарита. Я еще приду к вам, – сказал он своим звучным и мягким голосом.

Герцог вышел, из другой комнаты послал ей еще привет рукой.

Когда он удалился, Маргарита вздохнула свободнее, но вдруг всем телом задрожала: из-за полога над ее кроватью вышел человек, и его бледное лицо, сжатые зубы, мрачная решимость, сверкавшая в его глазах, перепугали до смерти молодую девушку.

– Ренэ! – воскликнула она.

– Да, Ренэ… Ренэ все слышал, – сказал он глухо.

– Ах! – воскликнула она, закрыв лицо руками.

– Этот человек чудовище лжи и коварства! У него есть тайна – я открою ее, и тогда горе ему, горе!

– Ренэ! Ты ошибаешься!

– Нет, справедлив он или нет, все равно – мне нужна кровь его, вся кровь его!

– О Боже! Ты пугаешь меня! Ты ненавидишь герцога?

– Да, ненавижу! Во мне есть силы и решимость, чтобы погубить его!

– Но за что же, Боже мой?

– За что?… – сказал Ренэ с злобным смехом. – И ты спрашиваешь за что?… За то, Маргарита, что ты любишь его…

ГЛАВА VIII

Коготки Маргариты

У Ренара собралось веселое и блистательное общество. Тут же находились и вельможи, отправившиеся от коадъютора в Тюильрийский сад; к ним и другие присоединились, так что общество было многочисленное.

Хозяин модного ресторана предоставил знатному обществу лучшую залу, дверь которой была отворена в другую комнату, где находились музыканты; они настраивали уже свои инструменты, готовясь усладить праздник своими гармоническими аккордами.

В середине комнаты стоял великолепно убранный стол с изысканными яствами, самыми дорогими винами; все это освещалось множеством люстр и канделябров.

– Господа! – воскликнул де-Жарзэ. – Вы удостоили чести избрать меня президентом настоящего собрания. По этому случаю требую вашего внимания.

– Ого! Будет речь?

– Предложение.

– Маркиз, – возразил герцог де-Кандаль, – ты прибегаешь к формам господ фрондеров из парламента, а это уже угроза нашему терпению.

– Говорят же тебе, это не речь, а простое предложение.

– Любезный Жарзэ, – вмешался герцог де-Бар, – вы человек, известный ханжеством и вместе удальством, следовательно, все, что вы предложите, будет принято.

– Поостерегитесь, господа, именно по случаю моего удальства, быть может, некоторые из вас попятятся назад.

– Говори же, маркиз, говори! – закричала молодежь хором.

– Собираясь сюда, мы думали только о том, как отпраздновать бегство Бофора, и поэтому забыли придать нашему празднику необходимую прелесть. В такой поздний час ни одна придворная дама не решится прокрасться к Ренару, хотя он самый скромный и благоразумный хозяин во всем королевстве. Но так как музыканты у нас есть, то можно заодно пригласить милых созданий Турнельского квартала.

– Жарзэ, умоляю, откажись от таких намерений, – сказал де-Бар.

– Почему бы это?

– Королева…

– Бросьте читать мораль, герцог – кому не известны ваши повадки? Вот что рассказывают о вас: втихомолку, где-нибудь из-за угла вы не прочь сделать то, что вслух осуждаете.

– Как, я? Но мои принципы, мое поведение, мое благоговение к моей государыне…

Единодушный хохот прервал слова, произнесенные по всем правилам закоренелого лицемерства…

– В таком случае, – сказал Кандаль, – если Жарзэ, царь празднества, облеченный властью, не прикажет Ренару пригласить этих дам, то мы вынуждены будем заниматься политикой.

– Этак, пожалуй, со скуки умрешь.

– Господа, – возразил Кандаль, – политика, как мы ее понимаем, мы, которые от жизни берем только то, что есть в ней прекрасное и забавное – такая политика, на мой взгляд, весьма увеселительна.

– Слушайте, герцог затянул свою любимую песню: все для дам и через дам.

– Это только благовоспитанное волокитство, и я охотно приму в нем участие, – возразил де-Бар. – Но так мы дойдем только до того, что нас надуют… Поверьте мне, кардинал Мазарини, которому я сочувствую, не ошибается, направляя все свои силы против коадъютора, потому что именно он опаснейший враг двора. Жаль, однако, что Мазарини серьезно не думает о Бофоре. Коадъютор хочет быть только первым министром, он мало-помалу выдаст всех своих союзников. Бофор посолиднее в своих основаниях; он создан быть любимцем народа. Толпа обожает его, и Бог знает куда стремится его честолюбие.

– У него и честолюбия-то нет.

– Он так хорош, так храбр, так изящно вежлив, так любит говорить речи и чтобы ему аплодировали… Ах! Любезный де-Бар, не испортите пружины прекрасного паяца, которым вертит де-Рец.

– Я знаю людей, – настаивал де-Бар.

– Нет, герцог, вы не знаете людей, потому что восстаете против приглашения милых созданий. Только отдавая должную честь прелестным дамам, можно достичь верного познания людей, и в особенности политиков.

– Господа! – воскликнул Кандаль, выходивший на минуту из залы, – я приказал Ренару пригласить к нам пятнадцать самых хорошеньких парижских грешниц.

– Виват Кандаль! – закричала молодежь.

– Чего же лучше!

– И долой политику! Она сокращает жизнь, предоставим ее бородачам и старухам.

– Будем врагами фрондеров, будем убивать их, как только попадутся они нам под шпагу. Но не станем разбирать ни причин, ни поводов междоусобицы – да здравствует веселье!

– Господа! – воскликнул де-Маникан, придвинув к себе блюдо, – рекомендую вам соус под этой златовидной птичкой. Это новое изобретение, честь которого принадлежит Ренару. Вчера мне говорил об этом Мазарини, знаток в таких делах.

– Посмотрим, что за соус под златовидной птичкой! – отвечали все в один голос.

– За здоровье королевы! – сказал Кандаль, поднимая бокал.

– За здоровье кардинала! – подхватил Жарзэ.

Все с увлечением отвечали на эти тосты, вполне выражавшие убеждения присутствующих.

– Да наливайте же полнее, олухи! – закричал де-Бар, обращаясь к слугам.

Бокалы не были еще опорожнены, как с испуганным лицом вошел Ренар. Он не осмеливался объявить причину своего вторжения в неприкосновенное убежище сановных гостей.

– Что случилось? – спросил Жарзэ.

– Господа…

– Да говорите же скорее!

– Сиятельные господа, пришел…

Он не успел кончить, – сам Бофор вошел в залу.

Герцог сделал три шага и вместо привета поднес руку к шляпе. Сопровождавшие его вельможи остановились у порога. Он был бледен и спокоен, но по лицу было видно, какая буря бушевала в душе внука Генриха Четвертого.