Александр Дюма - Последний платеж
Сделать Дантеса де Геккерена двойной игрушкой его собственной жадности, качества неотъемлемого у авантюриста, и изощренных движений со своей стороны, куда злей и коварней, чем у самого жестокого погонщика — таков был в общих чертах план великого виртуоза мести, каким можно было к этому времени считать былого скромного марсельского моряка Эдмона, волей Судьбы превращенного в легендарного графа Монте-Кристо.
Чек на пятьдесят тысяч гульденов, который граф в беседе с де Геккереном небрежно назвал мелочью, пустячным пока авансом, на ладони барона весил столько, сколько весили бы кожаные мешки со звонкой наличностью. Этот чек и страшил, и приковывал, напоминая то о возносящемся шаре, то напротив — о тяжеленном камне, помогающем тонуть.
Жадность, однако, взяла верх над осторожностью! Старый барон де Геккерен — хитрый, тертый, опытный гибрид дипломата с банкиром, поддался соблазну и за себя и за Жоржа — дал Эдмону ряд имен и адресов в Эльзасе, в Бельгии и даже в Париже.
Но в дальнейшем после важного свидания с де Геккереном шаги свои Эдмон направил все же совсем не так, как он говорил об этом барону.
Эдмон размышлял так:
— Самым надежным убежищем для себя убийца Пушкина должен был счесть родовое поместье своего приемного отца барона де Геккерена, где не только в глазах закона это имя пользуется целым рядом привилегий, но в глазах местного населения посягательство на носящего такое имя, наверняка, рассматривалось бы как вызов всей общине, может быть даже всей утрехтской провинции…
Как раз неподалеку от древнего города Утрехта, возле местечка Дриберг, что в переводе означает «Три горы», находилось имение барона де Геккерена ван Баверваарда, как без особых затруднений выяснили для графа Монте-Кристо его золотые гонцы-слуги.
Логика подсказывала ему заехать в Утрехт, который находился на прямом пути из Амстердама в Эльзас, где по первоначальным своим наметкам Эдмон собирался прояснить туманную родословную Жоржа-Шарля. Теперь надобность в этом отпала, ибо как будто подтверждалось, что разыскиваемый действительно укрылся от мира в тишине и уединении небольшой утрехтской усадьбы де Геккерена, если не решил только еще более замести следы. Он мог отбыть в неизвестном направлении, оставив в сельском замке лишь жену свою Екатерину Николаевну Гончарову с маленькой дочкой.
Могло, впрочем, быть и так, что хотя бы даже отдаленно прослышав о чьем-то интересе к своей личности и своему местопребыванию — человек, уже потерявший спокойствие совести, счел за благо объявить себя отсутствующим, а на самом деле просто укрылся в одной из довольно все же многочисленных комнат своего сельского замка.
Сестра знаменитой петербургской красавицы, виновницы одной из тяжелейших трагедий века — Екатерина Дантес де Геккерен-Гончарова, была тоже довольно миловидна, и то, что на ней женился блестящий петербургский кавалергард, не могло бы, пожалуй, рассматриваться, как поступок, продиктованный только трусостью или компромиссом.
У нее, правда, не было той царственной осанки, какую обнаружил Эдмон при знакомстве с ее сестрой Натали, вдовой поэта.
Как и при всех щекотливых разговорах, где могли угрожать разные неожиданности, вплоть до оскорблений, слез, рыданий, угроз, протестов, Эдмон не взял с собою Гайде, идя на встречу с баронессой Дантес де Геккерен. Гайде со своей стороны не обиделась на него за это.
— Думаю, что если меня с тобой не будет, мой друг-повелитель, эта особа проявит меньше осторожности, больше доверчивости, откровенности, иначе говоря…
— Откровенность — это главнейшее, чего бы я хотел от этой встречи, — как всегда ласково и вместе с тем значительно ответил граф своей преданной подруге.
Ни швейцаров, ни лакеев в этой сельской резиденции не было, были только служанки, что подтверждало предположение Эдмона о не блестящих финансовых делах петербургского беглеца.
Заданный на безупречном французском языке вопрос баронессы Гончаровой-Дантес де Геккерен прервал его мысли об основном хозяине этого «замка».
— Что привело вас ко мне, месье граф, и чем я могу быть вам полезна?
— Мадам, — с глубоким поклоном ответил Эдмон, — я только что приехал из России, из Санкт-Петербурга, где хотел увидеться с вашим супругом, дабы уведомить его о возможной для него перспективе получить довольно солидное наследство.
Баронесса приподняла брови, явно озабоченная.
— О каком наследстве вы говорите, сударь? — медленно переспросила она.
Эдмон снова любезно поклонился.
— Я предпочел бы сначала сообщить об этом вашему супругу, мадам, во избежание каких-либо ошибок. Но если вы не боитесь возможного разочарования — в случае несовпадения необходимых данных, то я готов изложить дело и вам.
Баронесса помедлила с ответом, взвешивая сказанное, прикидывая весомость риска. Эдмон сделал вывод, что и мадам Дантес де Геккерен отдает себе отчет в возможности того, с чем он явился.
— Я лично тоже предпочла бы оставить это до вашего непосредственного свидания с моим мужем, — не проявляя взволнованности, но и не пытаясь скрыть интерес, произнесла она после паузы. — Однако раз вы уж сюда пожаловали и, так сказать, раздразнили мое любопытство, было бы справедливо, господин граф, если бы вы, хоть вкратце посвятили меня в существо дела.
Все с той же отменной любезностью Эдмон отвесил третий поклон.
— Что же извольте, мадам, — мягко, даже как бы участливо, на случай и в самом деле возможного разочарования начал он. — Ваш муж имеет возможность получить около пяти миллионов голландских гульденов, если он сможет обосновать свое кровное родство с марсельской фамилией Дантес, к коей принадлежит по своему рождению и ваш покорный слуга! — Здесь по французскому этикету он был вынужден сделать и четвертый поклон.
Это дало ему возможность украдкой снизу, неторопливо поднимая голову, увидеть, какое впечатление произвели его слова.
Миловидность и простодушие молодой женщины не спасли ее от потрясения, явно вызванного словами гостя. Собственно, было даже странно, если бы этого не произошло. Прожив около двух лет в стране, где любят деньги, в недостаточной обеспеченности с детьми, даже чистейшая непорочная душа, чуждая всякой алчности и меркантильности неизбежно должна была понять, что такое полновесный гульден, какова его сила!
Пять же миллионов гульденов, обещающих свалиться с неба на людей, знающих цену каждому из этих пяти миллионов кругляшей, — можно ли сомневаться было во впечатлении от этой цифры?
Бедняжка главным образом растерялась. Воспитанная выдержка, способность к искусственно сохраняемому равнодушию в отношении низменных материальных проблем, натренированное самолюбие — все это заметным образом зашаталось, заколебалось.
