Александр Дюма - Графиня де Монсоро
– Мой брат оскорбил меня, государыня, и я ему больше ничем не обязан ни как моему брату, ни как моему королю.
– Но я, Франсуа, я! Разве вам не жаль меня?
– Нет, государыня, потому что вы, вы меня покинули! – возразил герцог, думая, что Бюсси все еще на своем месте, как прежде, и может его слышать.
– А! Вы хотите моей смерти? – горестно сказала Екатерина. – Что ж, пусть будет так, я умру, как и подобает женщине, дети которой убивают друг друга у нее на глазах.
Само собой разумеется, Екатерина не испытывала ни малейшей охоты умереть.
– О! Не говорите так, государыня, вы разрываете мне сердце! – воскликнул Франсуа, сердце которого вовсе не разрывалось.
Екатерина залилась слезами.
Герцог взял ее за руки и попытался успокоить, по-прежнему бросая тревожные взгляды в глубину алькова.
– Но чего вы хотите? – сказала Екатерина. – Скажите, по крайней мере, ваши требования, чтобы мы знали, на чем нам порешить.
– Постойте, матушка, а чего вы сами хотите? – сказал Франсуа. – Говорите, я вас слушаю.
– Я хочу, чтобы вы возвратились в Париж, мое дорогое дитя, я хочу, чтобы вы возвратились ко двору короля, вашего брата, который ждет вас с распростертыми объятиями.
– Э! Смерть Христова, государыня! Я отлично понимаю: не брат мой ждет меня с распростертыми объятиями, а Бастилия – с распахнутыми воротами.
– Нет, возвращайтесь, возвращайтесь, и клянусь честью, клянусь моей материнской любовью, клянусь кровью нашего спасителя Иисуса Христа (Екатерина перекрестилась), король вас примет так, словно это вы король, а он – герцог Анжуйский.
Герцог упорно смотрел на драпировки алькова.
– Соглашайтесь, – продолжала Екатерина, – соглашайтесь, сын мой. Скажите, может быть, вам дать новые уделы, может быть, вы хотите иметь свою гвардию?
– Э! Государыня, ваш сын мне ее уже дал однажды, и даже почетную, ведь он выбрал для этого своих четырех миньонов.
– Не надо, не говорите так. Он даст вам гвардию из людей, которых вы отберете сами. Если вы захотите, у вашей гвардии будет капитан, если вы пожелаете, капитаном станет господин де Бюсси.
Это последнее предложение обеспокоило герцога. Он подумал, что оно может задеть Бюсси, и снова бросил взгляд в глубину алькова, боясь увидеть в полумраке горящие гневом глаза и злобно стиснутые белые зубы.
Но, о чудо! Вопреки ожиданиям, он увидел радостного, улыбающегося Бюсси, который усиленно кивал ему, одобряя предложение королевы-матери.
«Что это означает? – подумал Франсуа. – Неужто Бюсси хотел войны только для того, чтобы стать капитаном моей гвардии?»
– Стало быть, – сказал он уже громко и словно спрашивая самого себя, – я должен согласиться?
«Да, да, да!» – подтвердил Бюсси руками, плечами и головой.
– Значит, надо, – продолжал герцог, – оставить Анжу и вернуться в Париж?
«Да, да, да!» – убеждал Бюсси со все возрастающим пылом.
– Конечно, дорогое дитя, – сказала Екатерина, – но разве это так трудно, вернуться в Париж?
«По чести, – сказал себе Франсуа, – я больше ничего не понимаю. Мы условились, что я буду от всего отказываться, а теперь он мне советует мир и лобызания».
– Ну так как, – спросила с беспокойством Екатерина, – что вы ответите?
– Матушка, я подумаю, – медленно произнес герцог, который хотел выяснить с Бюсси это противоречие, – и завтра…
«Он сдается, – решила Екатерина. – Я выиграла битву».
«В самом деле, – сказал себе герцог, – Бюсси, возможно, и прав».
И они расстались, предварительно обменявшись поцелуями.
Глава XXIX
О том, как граф Монсоро открыл, закрыл и снова открыл глаза и как это явилось доказательством того, что он еще не окончательно мертв
Какое счастье иметь хорошего друга, и особенно потому, что хорошие друзья встречаются редко.
Так размышлял Реми, скача по полю на одной из лучших лошадей из конюшен принца.
Он бы охотно взял Роланда, но граф Монсоро его опередил, и Реми пришлось взять другого коня.
– Я очень люблю господина де Бюсси, – говорил себе Одуэн, – а господин де Бюсси, со своей стороны, меня тоже крепко любит, так, во всяком случае, думаю я. Вот почему я сегодня такой веселый: я счастлив за двоих.
Затем он добавил, вдохнув полной грудью:
– В самом деле, мне кажется, сердце у меня до краев переполнено. Ну-ка, – продолжал он, экзаменуя себя, – ну-ка, как я стану раскланиваться с госпожой Дианой?
Если вид у нее будет печальный – церемонный, сдержанный, безмолвный поклон, рука приложена к сердцу; если она улыбнется – сверхпочтительный реверанс, несколько пируэтов и полонез, который я исполню соло.
Господину же де Сен-Люку, если он еще в замке, в чем я сильно сомневаюсь: «Виват» – и изъявления благодарности по-латыни. Он-то убиваться не станет, будьте уверены…
Ага! Я приближаюсь.
И действительно, после того как лошадь свернула налево, потом направо, после того как пробежала по заросшей цветами тропинке, миновала лесосеку и старый бор, она вступила в чащу, которая вела к стене.
– О! Какие прекрасные маки! – сказал Реми. – Они напоминают мне о нашем главном ловчем. Те, на которые он упал, бедняжка, не могли быть прекраснее этих.
Реми подъезжал к стене все ближе и ближе. Внезапно лошадь резко остановилась и, раздув ноздри, уставилась в одну точку. Реми, ехавший крупной рысью и не ожидавший остановки, чуть не перелетел через голову Митридата.
Так звали лошадь, которую он взял вместо Роланда.
Частые упражнения в верховой езде сделали Реми бесстрашным наездником; он вонзил шпоры в живот своего скакуна, но Митридат не шелохнулся. Этот конь, несомненно, получил свое имя по причине сходства его упрямого характера с характером понтийского царя.[143]
Удивленный Реми опустил глаза к земле в поисках препятствия, остановившего его коня, но увидел только большую, увенчанную розовой пеной лужу крови, которую постепенно поглощали земля и цветы.
– Ага! – воскликнул он. – Уж не то ли это место, где господин де Сен-Люк проткнул господина де Монсоро?
Реми поднял глаза и огляделся.
В десяти шагах, под грубой каменной стеной, он увидел две неестественно прямые ноги и еще более неестественно прямое тело. Ноги лежали на земле, тело опиралось о стену.
– Вот те раз! Монсоро! – воскликнул Реми. – Hic obiit Nemrod.[144] Ну и ну, коли вдова оставляет его здесь, на растерзание воронам и коршунам, это хороший для нас признак, и моя надгробная речь будет состоять из реверанса, пируэтов и полонеза.
