Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден
Едва первые лучи солнца позолотили восток, как помощник Чагатая хлопнул своего командира по плечу, а его приближенные шумно возрадовались. Шум быстро подхватили остальные верные ему тумены. Те, что пришли с Хасаром и Хачиуном, сидели в угрюмом задумчивом молчании. Не надо слыть Субудаем, чтобы истолковать приподнятое настроение Чагатая. Хачиун с прищуром наблюдал, как люди Чагатая начинают спешиваться, собираясь преклонить колени перед новым ханом. Он в нарастающем гневе поджал губы. Эту волну необходимо остановить, пока она не пошла по всем туменам и Чагатай не оказался ханом, в то время как судьба Угэдэя до сих пор еще даже неясна.
Хачиун тронул свою лошадь, поднятием руки велев остановиться тем, кто собирался за ним последовать. Вперед выехал и Хасар, и вдвоем через ряды воинов они двинулись к Чагатаю.
Их племянник изготовился, едва они сделали первый шаг в его направлении, он ждал этого всю ночь. Он обнажил меч, недвусмысленно угрожая своим дядьям, но продолжал улыбаться и жестом велел своим стражникам пропустить их. Взошедшее солнце озарило лучами скопище воинов. Их доспехи поблескивали, словно море, полное хищных рыб, сверкающих железной чешуей.
– Вот и новый день, Чагатай, – сказал племяннику Хачиун. – Время наведаться к твоему брату Угэдэю. Я отправлюсь в город, а ты велишь открыть ворота.
Чагатай, еще раз поглядев на посветлевшее небо, кивнул будто сам себе:
– Я свой долг исполнил, дядя. Защитил город от тех, кто мог поднять здесь мятеж накануне принесения клятвы. Так поехали же вместе к дворцу моего брата. Я должен быть уверен, что Угэдэй жив и здоров.
При этих последних словах он осклабился, а Хачиун предпочел отвернуться. Ворота начали плавно открываться, являя взору пустые улицы Каракорума.
Субудай был уже немолод, но его защищали доспехи, а в войске он прослужил дольше, чем большинство из атакующих прожили на свете. Когда в покой ворвался вихрь из конечностей и клинков, он отскочил от двери на шесть шагов, а затем без предупреждения метнулся и рассек глотку тому, кто оказался ближе всех. Двое, что бежали рядом, дико замахиваясь, обрушили клинки на его пластинчатые доспехи, оставляя на их матовой поверхности блестящие зарубки. Ум Субудая был абсолютно ясен и оказался проворнее их движений. Он рассчитывал не мешкая отступить, однако поспешные удары врагов свидетельствовали об их усталости и отчаянии. Субудай ударил еще раз, потом занес меч и рассек лоб очередному нападавшему; брызнувшая кровь временно ослепила темника. Это было ошибкой. Двое ухватили Субудая за правую руку, еще один сделал ему подножку, и он упал плашмя.
На полу он взорвался неистовством, извиваясь и нанося удары во всех направлениях, используя доспехи в качестве оружия. При этом беспрестанно двигался, не давая в себя попасть. Металлические пластины на ноге вспороли кому-то бедро. И тут в помещение с воем ворвались еще люди, стало не развернуться. Субудай отчаянно боролся, но уже понимал, что проиграл – и что проиграл Угэдэй. Ханом станет Чагатай. Субудай сглатывал собственную кровь, горечью и соленостью не уступающую его гневу.
За заграждением плечом к плечу стояли Угэдэй с Толуем. Сорхатани держала лук, но, пока был жив и сражался Субудай, стрелять не осмеливалась. Когда тот упал, она одну за другой послала две стрелы, пролетевшие между мужем и его братом. Женщине не хватило сил, чтобы до конца натянуть тетиву, но тем не менее одна из стрел угодила в цель, а вторая отрикошетила в потолок. Пока она дрожащими пальцами накладывала третью стрелу, Угэдэй вышел вперед. За заграждением царила ужасающая неразбериха мелькающих рук, клинков, окровавленных лиц. Было невозможно разглядеть, что происходит. Сорхатани содрогнулась, когда во внешний покой с криком ворвались еще какие-то люди. Штурмующие, что уже вступили в схватку с Угэдэем и Толуем, обернулись на рев и подались назад. Сорхатани увидела, как из горла обращенной к ней физиономии высунулось острие меча, словно выросший вдруг длинный кровавый язык. Человек дернулся и упал, а в помещении неожиданно стало просторно.
Угэдэй с Толуем переводили дух, будто загнанные псы. Во внешнем покое с нападавшими быстрыми точными ударами расправлялись воины в доспехах. Дело здесь шло к концу.
Посреди покоя стоял Джебе. Поначалу он не обращал внимания на уцелевших, даже на Угэдэя. Увидев на полу Субудая, он опустился рядом, помогая воину подняться на колени. Субудай тряхнул головой, оглушенный и израненный, но живой.
Тогда Джебе, встав, взмахом меча приветствовал Угэдэя.
– Рад видеть тебя целым и невредимым, повелитель! – с улыбкой сказал он.
– Как ты здесь очутился? – спросил запыхавшийся Угэдэй, кровь которого все еще кипела гремучей смесью ярости и страха.
– Ваши дядья, повелитель, отправили меня сюда во главе сорока воинов. Нам пришлось многих убить.
Толуй радостно хлопнул по спине своего брата, после чего повернулся и в порыве нежности обнял Сорхатани. Хубилай с Мунке толкнули друг друга и на радостях завозились, пока голова Хубилая не оказалась зажата под мышкой у Мунке.
– Субудай! – окликнул военачальника Угэдэй. – Темник!
Глаза Субудая постепенно прояснялись. Один из воинов протянул руку, чтобы помочь ему подняться, но тот сердито ее оттолкнул, все еще потрясенный тем, как близок он был к смерти под ногами врагов. Когда Субудай, кряхтя, поднялся на ноги, Джебе изложил обстановку:
– Сломанное Копье закрыл ворота города. Все тумены собраны снаружи на равнине. Дело все еще может дойти до войны.
– Тогда как
