Алексей Кирпичников - Сталинъюгенд
Среднего роста, плотный, даже чуть упитанный парень с круглым, улыбчивым и бесхитростным лицом — Лёня Барабанов был антиподом Арманда. На голове у него темнела густая шапка волос, зачёсанных на пробор. Доверчивость и простодушие не мешали Лёньке уметь постоять за себя, а непоседливость приводила к тому, что он мгновенно терял интерес к любому малодинамичному процессу и начинал тянуть друзей заняться чем-нибудь деятельным. Лёня страстно влюбился в одноклассницу и соседку по двору Ирочку Бусалову — дочку главврача страны, начальника лечсанупра Кремля Алексея Бусалова. Эта влюблённость вызывала сильные переживания: Ира охотно общалась с ним, дружила, но видела в Барабане лишь товарища, никак не отвечая на раннее мальчишеское чувство. Как и большинство ровесников, Лёня обожал технику. Учился — неважно, по причине безалаберности. Одиночества не терпел. Поэтому с радостью записался в тайное общество и признал лидерство Шахурина, подыгрывая ему безо всякого насилия над собой.
* * *Среди ребят нашёлся лишь один, вступивший в противоборство с Шахуриным — Петя Бакулев. Чуть выше среднего роста, щуплый — с первого взгляда он производил впечатление нежного интеллигента, тем более что был очкариком. Однако этот сероглазый и черноволосый юноша с тонким лицом и пушком на месте будущих усов оказался с характером.
Бакуль хорошо знал Володю — их матери общались, и по обоюдному согласию родителей, зимние каникулы Петя провёл у Шахуриных на Николиной горе. Там он увидел многое, чего до сих пор не встречал и что в его семье представлялось немыслимым. Софья Мироновна, холёная женщина, тщательно следила за собой, одевалась ярко, со вкусом, и натура у неё была очень властная. Бросалось в глаза, как она любила себя, как часто пренебрежительно относилась к супружеству — её поведение, порой, становилось просто экзальтированным. Многие черты матери передались сыну, единственному человеку, кому Шахурина не могла ни в чём отказать. Пользуясь особым положением в доме, Володя вёл себя, как непризнанный Чайльд Гарольд — мог демонстративно положить на журнальный столик тот же «Mein Kampf» и сказать: «Сегодня ночью я буду изучать эту книгу». Или начинал мечтать, что когда-нибудь возглавит страну и пройдёт впереди победных колонн по Красной площади.
Петя терялся, но поначалу принял правила хозяина дома, однако, вернувшись в Москву, сразу избавился от неловкости и восстал. Правда, это мало что изменило — не умея ещё по-взрослому аргументировать и не строя каких-то наполеоновских планов, он лишь затеял соперничество с более безобидным подтекстом.
* * *— Когда орган заиграл, я подумал, что не выдержу и заплачу, — сознался Артём.
— Да, действует сильно. Нина — как живая лежала. Мне от этого ещё страшней стало, — согласился Барабанов.
— Ну и как вам всё это? По-моему, Шах просто свихнулся, — поделился своим мнением Хмельницкий.
— Да… натворил Вовка дел, — грустно поддержал его Петя.
— А почему Микоянов нет? — спросил Хаммер.
— Знаете, у нас дома говорят, что Шах стрелял из Ваниного «вальтера», — вступил в разговор Лёня Реденс.
— Да ты что?! — Хаммер даже подскочил на месте. — Слушайте, ребята, а ведь и вправду у Шаха оружия не было. Он ещё страшно завидовал Микоянчикам.
— Неужели Ваня мог отдать ему пистолет без разрешения отца? — удивился Барабан. — Что же с ним теперь будет?
— Да уж по головке не погладят. Неужели сам не сечёшь? — ответил за всех Хмельницкий.
— Мне две вещи неясны, — снова вклинился Бакулев. — Почему Ваня, такой правильный, дал Шаху оружие? Это на него совсем не похоже. Шах что — его загипнотизировал?… И ещё я не понимаю, что с Вовкой последнее время происходило? Он какой-то взвинченный был, нервный. Чуть что — сразу в крик. И отчего эта фашистская чушь ему в голову засела?… В последний день занятий он меня на чёрной лестнице к стене припёр: «Бакуль, тебя ребята уважают. Твоя организация, считай, распалась, а моя осталась! Поэтому ты должен первым протокол по присвоению названия "Четвёртая Империя" подписать». Достал его из портфеля… а сам бледный весь и трясётся. Я отвечаю, что против «Четвёртой Империи» ничего не имею, но не подпишу, пока не уберёт приписку, что это — «рейх». И говорю, мол, никакие немецкие звания мне тоже не нравятся… а он губы сжал, глаза сузил… желваки на скулах ходуном ходят. Потом протокол на пол швырнул, схватил меня за куртку и заорал: «Выгоню к едрене матери из организации». Я его оттолкнул… он — меня. Чуть не подрались. Короче, плюнул на условности и поставил его на место: «Подумаешь, фюрер вшивый выискался. Ну и выгоняй!… Очень-то надо». Так и расстались, поссорившись.
Какое-то время ребята сидели молча.
— Ну а что думаете, обыск у него был? — нарушил тишину Реденс.
— Кто знает? Наверное, был, — ответил Хмельницкий.
— Тогда считайте — протоколы нашли.
— Ребята, — не удержался Барабанов. — Я уже Тёмке говорил… А что плохого в нашей организации? С «рейхсфюрером» и с «Четвёртой Империей» мы ведь так и не решили ничего… И никому эта идея Шаха не понравилась. Кто-нибудь этот протокол подписывал?
Все дружно замотали головами.
— Слушай Барабан, дело не в том, что мы не подписали. После убийства наверняка этим делом занимаются органы. А если протоколы нашли, да к тому же… ой, постойте!… Бакуль! А вы, когда с Шахом пихались… он потом бумага подобрал? — Реденс с надеждой уставился на Петю.
— Не знаю. Я первый ушёл.
— Да, если Вовка протокол там оставил, нас бы уже давно всех чехвостили за милую душу, — рассудительно вставил Феликс.
— Но даже если забрал… и если нашли… он же нами не подписан. Мы можем говорить, что и не знали о нём вовсе!
— Реденс, думай! Ты одно скажешь, я — другое, Барабан — третье…
— Погоди, Кирпич. А чего это — я «третье» скажу?
— Отзынь. Это — к примеру. В общем, если станем говорить неправду, всё сразу вылезет наружу. Когда спросят — считаю — врать нельзя. Мы ничего плохого не делали. И наказывать нас не за что. Вот Ваня… дал пистолет. Ему плохо… Его есть, о чём спрашивать. И нас тоже. Только мне кажется, что нас будут мучить о Шахе… и о Нине… а вот если об игре спросят… ну и что такого? Мы играли. Мы же соревновались, кто покажет лучшие результаты… а Шах был лидером и судьёй.
— Кирпич прав, — согласился Бакулев. — Но надо помнить, что Шах-то к организации относился серьёзно… На всякий случай нам нужно уничтожить записи про тайную организацию.
Все загалдели, что никаких записей у них нет. Тогда Петя сказал, что это относится к нему, поскольку по его обществу остались кое-какие документы.
