Даниил Мордовцев - Замурованная царица
Лаодика плакала: она оплакивала гибель своего родного города и всего, что ей было дорого.
— А Эней? Что с ним сталось? — спросила она, стараясь подавить рыдания. К Энею юная Лаодика питала нежное чувство: она давно его любила пламенно; он первый разбудил в ней, почти ребенке, спавшую женщину, и она полюбила его со всей беззаветностью первой пробудившейся страсти. Но об этом чувстве никто не догадывался: ласки, которые она давала Энею в своем саду, в ночь перед его единоборством с Патроклом, видели с темного неба только молчаливые звезды.
— Эней, — отвечал на ее вопрос Адирома, — долго скитался со своими кораблями по бурному морю, преследуемый жестоким Посейдоном, пока нас не прибило к берегам Африки.
— Сюда, в Египет? — встрепенулась Лаодика. — Так Эней здесь?
Казалось, что мгновенно мрачная пелена спала с ее глаз, и это чужое небо, сдавалось, глянуло на нее приветливо, любовно; Нил не казался таким мутным; высокие пальмы стали красивее, гранитные, задумчивые сфинксы — не так строгими.
— Да, богоравная Лаодика, почти в Египет, только туда, западнее, ближе к Атланту, где этот гигант держит на своих плечах свод небесный, — отвечал Адирома, — мы пристали к городу Карфаго, где царицей была прекрасная Дидона.
— Дидона? — неожиданно вмешалась в разговор Херсе, которая до сих пор все молчала. — Она, должно быть, внучка нашего бывшего ливийского царя Дидо, которого разбил фараон Минепта II. A каких лет она, добрый Адирома?
— Лет около двадцати-девятнадцати.
— Так это она: я видела ее мать еще совсем ребенком, она опоясывалась тогда еще поясом младенчества. О боги! Как быстро обращает великий Озирис колесо времени! И у нее уже дочь, царица, — говорила старая Херсе, качая поседевшей головой.
— Где же теперь Эней? — со сдержанным нетерпением спросила Лаодика.
— Не знаю, богоравная дочь Приама, — отвечал Адирома.
— Что же Дидона? — снова спросила Лаодика. — Она приняла вас?
— Не только приняла, но она отдала Энею и себя, и свое царство.
Заметная бледность разлилась по миловидному личику Дочери Приама.
— Себя отдала Энею? — спросила она чуть слышно.
— Да, и все царство.
— И он взял ее? — Адирома только по движению побледневших губ Лаодики мог прочесть ее беззвучный вопрос.
— Нет, не взял. Он следовал велениям богов: они повелели ему отплыть в землю италов, к самому краю земли.
— И он отплыл?
— Отплыл, царевна.
— А Дидона? — голос Лаодики срывался.
— Дидона сожгла себя на костре.
— Как! Что! — Лаодика привстала, вся дрожа.
— Дидона полюбила Энея и не могла перенести разлуки с ним.
Краска медленно возвращалась на бледные щеки Лаодики.
Вечерело. На землю, на Нил, на горы спускались тени ночи. В вечернем воздухе прозвучал медный голос трубы кормчего, и «Восход в Мемфисе» стал поворачивать к берегу, на ночлег.
XI. ПОХИЩЕНИЕ ЛАОДИКИ
«Дидона полюбила Энея и не могла перенести разлуки с ним». Эти слова неотступно теперь преследовали Лаодику. А она, Лаодика, разве не любила его, не любит? Он вытеснил из ее сердца все — родину, отца, мать, братьев, сестер. Для него забыты боги, храмы их, алтари, жертвенники… Она помнила только одно божество — Афродиту. Ее покровительства она просила, когда, накануне единоборства Энея с Патроклом, шла ночью в сад на свидание с сыном Анхиза. И Афродита послала ей свою милость. Разве теперь Лаодика может забыть, что было тогда, в эту божественную ночь, когда только безмолвные звезды могли видеть с темного неба их ласки, их объятия, ее счастливые слезы?
Неужели же эта африканка, эта царица Карфаго, Дидона, любила его больше? Да, больше, больше! Она не задумалась пойти на костер, когда его не стало, когда он покинул ее по повелению богов: Дидона не перенесла разлуки. А она, Лаодика, которая любила его больше своей жизни, она не была убита разлукой: она не пошла на костер. Нет! Не может быть, чтобы Дидона больше любила! Эта гордая африканка погибла оттого, что он ее бросил, отверг ее любовь. Это ясно. Значит, она говорила Энею о своем чувстве? Он слушал ее?
Болью отдался в сердце Лаодики этот вопрос. Значит, любовь Дидоны к Энею не была тайной — все знали об этом? Да, конечно, и Адирома знал, и все знали.
Эти мысли не давали спать Лаодике в то время, когда весь корабль погружен был в сон. Лаодика лежала под наметом из белого финикийского виссона и не могла сомкнуть глаз. Намет был полуоткрыт, и в отверстие Лаодика видела темное небо, усеянное звездами. Эти звезды и тогда смотрели на них, когда Эней так безумно ласкал ее.
Уже одно сознание, что он жив, наполняло сердце Лаодики благодарностью к богам. Он жив, он думает о ней. И в неведомой земле италов он вспомнит о своей Лаодике.
Нил тихо журчал у киля корабля. На берегу, медленно потухая, иногда вспыхивал огонек, с вечера разведенный матросами. За Нилом, в каменоломнях, слышался по временам крик ночной птицы.
Где же эта таинственная земля италов? И неужели можно перелететь через море ласточкой?
В темноте Лаодике показалось, что полог ее намета шевелится. Она стала вглядываться. Скоро полог несколько раздвинулся.
— Это я, милая царевна, — послышался осторожный шепот старой негритянки.
— Что тебе, Херсе? Разве ты не около меня спала? — так же осторожно спросила Лаодика.
— Тише… Богиня Гатор посылает тебе спасение.
— Что ты, няня!
— Богиня Гатор покровительствует молодости и красоте… Твоя красота растопила сердце доброго божества: богиня хочет спасти тебя от Абаны, которого ты не любишь.
— О боги! Но как она спасет меня?
— Вставай и иди за мною: пока всевидящее око Аммона-Ра глянет на землю, мы будем уже далеко: Абана не догонит нас.
Вся дрожа от волнения, Лаодика встала. Верность свою и глубокую преданность старая Херсе так много раз имела возможность доказать, что Лаодика верила ей слепо. Она знала, что Херсе желает ей добра.
— Сандалии на тебе? — спросила негритянка.
— На мне, няня.
— А вот тебе плащ — закутайся им плотнее.
Лаодика повиновалась. Оставив намет, беглянки тихо пробрались мимо спавших рабов своего господина. В темноте они дошли до сходней и никем не замеченные вышли на берег.
В темноте, словно из земли, выросла еще одна тень.
— Это я — не бойся, богоравная дочь Приама, я Адирома; следуйте за мной.
Беглянки удалялись от берега. Невидимая тропинка вела через пальмовую рощу. В темноте послышалось фырканье лошадей.
— Вот мы и дошли, — сказал Адирома.
В темноте вырисовывалась группа коней и неясные очертания людей. Ночной сумрак и таинственность наводили на Лаодику невольный страх, хотя она и уверена была в добрых намерениях Херсе и Адиромы.
