Генри Хаггард - Суд фараонов

СУД ФАРАОНОВ

Часть первая

Ученые — или, по крайней мере, некоторые ученые, так как не все ученые согласны друг с другом — считают, будто они знают все, что стоит знать о человеке, включая, разумеется, и женщину. Они изучили происхождение человека, показали нам, как изменились его кости и форма тела, как под влиянием нужды и страстей постепенно развивался его ум, вначале стоявший на очень низкой ступени. И вот приобщившись к этому частичному знанию, доказывают, что в человеке нет ничего такого, чего нельзя было бы продемонстрировать в анатомическом театре, что упования на загробную жизнь коренятся в страхе перед смертью, что его связь с прошлым — унаследованная память о дальних предках, живших в этом прошлом может быть миллионы лет назад. Все, что есть в нем благородного, только лак, наведенный на него цивилизацией, а все дурное и низкое должно быть приписано господствующим в нем первобытным инстинктам. Одним словом, по мнению ученых, человек — животное, которое, как и все прочие животные, всецело зависит от той среды, где оно обитает, даже окраску свою принимает от нее. Это факты, говорят ученые (или, по крайней мере, некоторые из них), а остальное ерунда.

Временами мы склонны соглашаться с этими мудрецами, в особенности после того, как нам случится прослушать у кого-нибудь из них курс лекций. Но иной раз увиденное или испытанное лично нами заставит нас снова задуматься и пробудит прежние сомнения, божественные сомнения — и с ними еще более сладкую надежду на то, что кроме этой существует иная жизнь.

А вдруг, думается нам, человек все-таки больше, чем животное? А может быть он все-таки помнит прошлое, самое отдаленное, и способен заглядывать в будущее, не менее далекое? Может быть это не мечта, а правда, и он в действительности обладает бессмертной душой, способной проявиться в той или иной форме, и душа эта может спать века, но спит она или бодрствует, все равно остается сама собой, неизменной и неподвластной разрушению.

Случай из жизни мистера Джеймса Эбенизера Смита мог бы навести на такие размышления многих, будь этот случай им знаком во всех подробностях. Но этого, насколько мне известно, не произошло, ибо мистер Смит из тех людей, которые умеют молчать. И все же, несомненно, случай этот заставил крепко призадуматься одного человека, а именно того, с кем он приключился. Джеймс Эбенизер Смит и до сих пор все думает о нем и не может толком объяснить его.

Джеймс Э. Смит родился в почтенной семье и получил хорошее образование. Он был недурен собой и в колледже считался подающим надежды юношей, но, прежде чем он получил диплом, с ним случилась неприятность, о которой здесь незачем распространяться, и он был выброшен, так сказать, на мостовую, без друзей и без гроша в кармане. Нельзя сказать, что вовсе уж без друзей: у него был крестный, коммерсант, в честь которого его и назвали Эбенизером. К этому-то крестному, как к последнему прибежищу, и обратился Смит, чувствуя, что тот Эбенизер обязан все же как-нибудь вознаградить его за ужасающее имя, полученное при крещении.

До известной степени Эбенизер-старший признавал это обязательство. Ничего героического он не совершил, но все же нашел своему крестнику местечко клерка в банке, одним из директоров которого был, — скромное место писца, не более. А когда год спустя умер, оставил ему сто фунтов, как говорится, на траурное кольцо.

Смит, человек практичный, вместо того, чтобы купить это кольцо, ни на что ему не нужное, вложил свои сто фунтов в рискованную, но многообещающую биржевую спекуляцию. Случилось так, что сведения его были верны, он не прогадал и вместо одного фунта получил десять. Смит повторил опыт, и опять успешно, так как мог получать сведения из первоисточника. Таким образом к тридцати годам он оказался обладателем целого состояния в двадцать пять с лишним тысяч фунтов. И тогда (это показывает, какой он был умный и практичный человек) перестал спекулировать, а поместил свои деньги так, чтобы они давали ему, при полной безопасности капитала, верных четыре процента годовых.

К тому времени Смит, вообще человек с головой, уже значительно повысился по службе. Правда, он и сейчас был клерком, но уже с жалованием в четыреста фунтов в год и с надеждами на повышение оклада. Короче говоря, положение его было настолько прочным, что он мог бы и жениться, если бы пожелал. Но случилось так, что он не пожелал, может быть потому, что за неимением друзей и знакомств не встретил на своем жизненном пути ни одной женщины, которая бы ему понравилась, а может быть и по другой причине.

Застенчивый и сдержанный, он не доверял людям и никому о себе не рассказывал. Никто, даже его начальство в банке, не знали, что он человек со странностями: он не был членом ни одного клуба и не имел ни одного закадычного друга. Никто у него не бывал — знали только, что он живет где-то возле Путни. Удар, нанесенный ему жизнью в ранней юности, грубое обращение и щелчки, испытанные им тогда, так глубоко запали в его чувствительную душу, что он уже больше не искал близости с себе подобными. Еще молодой, он жил совсем как старый холостяк.

Вскоре, однако, Смит заметил — это было после того, как он перестал играть на бирже, — что так жить скучно, что надо чем-нибудь занять свой ум. Он попробовал было заняться благотворительностью, но скоро убедился, что человек с чувствительной душой не годится для дела, которое порой часто сводится к самому бесцеремонному вмешательству в чужую жизнь. Поэтому, хоть и не без борьбы, он бросил это занятие, успокоив совесть тем, что отложил часть своего капитала, и не малую, на благотворительные цели и на раздачу бедным, заслуживающим помощи, от имени неизвестного.

Все еще не зная, куда приткнуть себя, Смит однажды вечером, после закрытия банка, зашел в Британский Музей, не столько ради самого музея, сколько для того, чтобы укрыться от дождя. Бродя по залам наудачу, он очутился в огромной галерее, отведенной египетской живописи и скульптуре. В первый момент он был лишь изумлен и озадачен, так как понятия не имел об египтологии. Стало даже немного жутко. Должно быть, это был великий народ, — подумал он, — если он смог создать такие грандиозные произведения. И с этой мыслью явилось желание ближе познакомиться с этим народом, больше узнать о нем. Он уже собирался уходить, когда взгляд его случайно остановился на гипсовой головке женщины, висевшей на стене.

Смит посмотрел на нее один раз, другой, третий, и с третьего взгляда… влюбился. Нечего и говорить, что сам он не подозревал об этом. Он знал только, что с ним произошла какая-то перемена, не мог забыть лица случайно увиденного изваяния. Пожалуй, оно даже и не было по настоящему красиво, за исключением изумительной мистической улыбки. Пожалуй, губы были слишком толсты, а ноздри чересчур раздуты. Но для него это лицо представлялось воплощенной Красотой. Оно притягивало к себе как магнит и будило удивительнейшие фантазии, порой такие странные и нежные, какими бывают только воспоминания. Он не отрываясь смотрел на маску, и маска нежно улыбалась ему в ответ, или, вернее, ее оригинал (так как это был лишь гипсовый слепок) более тридцати столетий улыбался небытию в какой-нибудь гробнице или потайной нише — как женщина, портретом которой она была, когда-то улыбалась миру.