Рафаэль Сабатини - Меч ислама
Он выехал на площадь, где все было тихо. Лошадь под ним внезапно приостановилась и свернула, чтобы обойти распростертое на земле тело человека. Просперо натянул поводья, спешился и наклонился над ним. Убедившись, что лежавший уже окоченел, он выпрямился.
Через площадь быстро шел человек. Единственное живое существо в поле зрения.
— Послушайте, — позвал его Просперо, — здесь лежит мертвый. Прохожий даже не повернулся.
— Он пролежит теперь до утра, — отозвался он и загадочно добавил:
— Они уже ушли.
Просперо этот ответ показался скорее бессмысленным, чем циничным. Он задумчиво смотрел вслед быстро удалявшемуся прохожему. Неужели при французском правительстве улицы не патрулируются? Потом ему пришло в голову, что, разбудив сейчас весь квартал, он не сможет уйти от расспросов. А этого ему совсем не хотелось. Поэтому он снова сел на лошадь и продолжил путь.
Наконец он добрался до дворца Фиески на Сан-Сиро. Тот был погружен в темноту, а широкие двери, обычно распахнутые, сейчас были наглухо закрыты. Просперо поднял камень и стал колотить им в дверь, но ответило ему лишь эхо. Подождав несколько минут, он вновь постучал, и наконец внутри послышались шаркающие шаги. Лязг открываемого запора прозвучал в тишине, как выстрел, и в большой двери открылась дверца поменьше. Лицо Просперо осветили фонарем, и послышался надтреснутый старческий голос:
— Что вам надо?
— О, небо! Ну и гостеприимство! — сказал Просперо. — Я ищу мессера Шипьоне. Он здесь?
— Здесь? Мессер Шипьоне? С какой стати? Иисус, Мария! Кто вы такой, чтобы задавать подобные вопросы?
— Я буду вам благодарен, если вы для начала ответите мне.
— Так вот что, господин хороший, мессер Шипьоне уехал, как нынче делают все.
— Уехал? Куда?
— Куда? Откуда мне знать? Возможно, в Лаванью или в свой загородный дом в Аккуи. А может, подальше. И как вам в голову пришло искать его здесь?
— Во имя Господа, что здесь происходит, что с вами всеми случилось?
— Случилось? — старик презрительно усмехнулся. — Вы что, с луны свалились?
Он вышел из узкой двери и поднял фонарь так, что тот осветил двери напротив.
— Видите это?
Но Просперо ничего не видел.
— Видите — что? — спросил он.
И опять послышалось то же хихиканье вампира.
— Крест, благородный господин. Крест.
Просперо присмотрелся внимательнее. На противоположной двери он смутно различил крест, грубо намалеванный чем-то красным.
— Ну, крест. И что же? — переспросил он.
— Что же? Иисус, Мария! Зараженный дом! Чума! Они все мертвы.
— Чума? — Просперо похолодел. — У вас чума?
— Господь ниспослал ее нам, как ниспослал он пламень на Содом и Гоморру, устав от грехов человеческих. Говорят, она пришла из Неаполя, куда была ниспослана в наказание этим безбожным бандитам за то, что они посягнули на святыни Рима и самого папу. Многие удрали, как мессер Шипьоне, как будто можно избежать кары Божьей. Мессер Тривальзио и его французы заперлись в Кастеллетто, как будто стены могут остановить гнев Господа. Поверьте, благородный господин, вы прибыли в Геную в недобрый час. Здесь остались лишь мертвецы, которым все безразлично, да бедняки вроде меня, которым некуда деться. — Он снова недобро хихикнул и повернулся, чтобы войти в дом. — Идите с Богом, благородный господин. Идите с Богом.
Но Просперо остался. Даже когда дверь уже закрылась, он все еще стоял, прислушиваясь к удаляющемуся шарканью. Наконец он стряхнул оцепенение, вскочил в седло и с брезгливостью человека, попавшего в нечистое место, тронулся сквозь мрак вниз, к воде, по крутым, узким и опасным улочкам.
Лошадь ему следовало оставить в конюшне «Мерканти». Постоялый двор выходил на набережную с тем же названием. Между ним и гостиницей в Кьявари, где Просперо взял лошадь, была почтовая связь.
Поскольку друга, от которого он мог получить помощь, не было в Генуе, и все остальные, к кому он мог обратиться, скорее всего тоже отсутствовали, а городские ворота в этот час были уже заперты, Просперо вряд ли удалось бы выбраться из этого некрополя note 17. Оставалось лишь надеяться на ночлег в гостинице «Мерканти». Утро вечера мудренее.
Он медленно спускался к воде, лошадь оскальзывалась на крутом спуске и изредка останавливалась, дрожа. Просперо никого не встретил. Лишь дважды эта кладбищенская тишь нарушалась жалобными воплями из домов, мимо которых он проезжал.
Наконец он выбрался из мрака узких и крутых улочек на широкую набережную. Над морем поднимался месяц. В его слабом сиянии старый мол черной громадой выделялся на фоне мерцающей воды. За ним виднелись высокие мачты галеонов и немного уступавшие им по высоте рангоуты note 18 галер. Обычно здесь даже в ночные часы кипела жизнь, и теперь тоже наблюдались какие-то признаки активности. Просперо встречал странных прохожих, приветствовавших его и тут же исчезавших в темноте. Примерно на расстоянии половины полета стрелы в темноте виднелся желтый ромб. Это был фонарь, освещавший набережную Мерканти и стоявшие на приколе лодки. Он услышал гвалт неожиданно веселых голосов, обрывки песен, бренчание какого-то струнного инструмента. Похоже, это и была гостиница «Мерканти». По крайней мере, здесь были люди, хотя Просперо не мог бы поручиться, что пируют не смертники. Вновь (и гораздо отчетливее, чем раньше, ибо теперь он знал правду) Просперо услышал в этом гвалте голоса вампиров, веселящихся на кладбище чудовищ. Он спешился и отвел лошадь в стойло. Первоначальное впечатление еще более усилилось, когда он воочию увидел компанию.
До сих пор, как он знал, в этой гостинице останавливался люд побогаче, имеющий прямое отношение к портовым делам. Это были купцы, офицеры с заходивших в порт кораблей, судовладельцы, даже аристократы, чьи интересы были связаны с морем. Женщин здесь никогда не бывало. Во всяком случае, в общих местах. Но нынче ночью тех, кто собрался здесь вокруг стола на козлах, можно было причислить лишь к подонкам общества. Лучшие из них были надсмотрщиками с галер и из публичных домов, худшие — портовыми бродягами и проститутками. Они есть в любом порту, но обычно не осмеливаются показаться в таком месте, как «Мерканти».
Все они веселились при свете чадящих светильников, свисающих с потолка. Веселье было шумным, истеричным, в нем чувствовались страх и бравада. Это был смех сквозь слезы, громкий и пустой. Так обычно мужчины гонят от себя панику и страх, когда поднимают руку на своих богов. «Они смеялись бы и в аду», — подумал Просперо.
Бледный и худой юнец, оседлав стол, бренчал на лютне, а две женщины нестройно исполняли похабные куплеты. Появление Просперо привело к некоторому замешательству в рядах гуляк. Песня оборвалась, стихли хохот и болтовня. Компания уставилась на незнакомца, который в этом злачном месте выглядел как существо из иного мира. Он все еще был облачен в пышные одежды дель Васто из черной камки и ярко-алый плащ Ломеллино.
