Гэри Дженнингс - Ярость ацтека
Меня собираются казнить за то, что я убил человека...
Откуда могло взяться столь чудовищное обвинение? Как вообще кому-то могло в голову прийти, будто я отравил Бруто? Какие основания... Стоп!
¡Dios mío! Я понял, что произошло. Ведь дядюшка прислал мне в подарок бренди, которое я вернул ему, сказав Хосе, будто сей благородный напиток из моих собственных запасов. Так вот оно что: в бренди был подмешан яд!
Коварный дядюшка хотел отравить меня, а в результате отравился сам.
Открытие, поразившее меня, как удар грома, расставило все по своим местам. Бруто воспитывал меня с одной-единственной целью: управлять от имени племянника поместьем, что обеспечивало ему самому хороший доход и высокое положение в обществе. И пока меня интересовали лишь лошади, карты, шлюхи да попойки, все шло хорошо. Однако когда мы серьезно поссорились, дядюшка почуял опасность.
Я вспомнил, как прошлым вечером в порыве гнева пригрозил старику, что уволю его и сам стану вести все дела. У меня вовсе не было намерения осуществлять эту угрозу, но ведь дядюшка-то этого не знал. Бруто никак не мог допустить подобного поворота событий: ведь лицензия на торговлю ртутью принадлежала мне и формально он не владел никакой собственностью, а всего лишь служил у меня управляющим.
И тут мне вспомнилась еще одна деталь, прекрасно укладывавшаяся в канву событий. Несколько лет назад дядюшка попросил меня на всякий случай подписать документ, согласно которому я признавал его своим наследником. Эта бумага ничего для меня не значила, я подписал ее не глядя и больше не вспоминал о ней, но ведь в случае женитьбы на Изабелле старое завещание потеряло бы силу.
Теперь стало понятно и то, почему Бруто в свое время пытался направить меня на духовную стезю. Католические священники дают обет безбрачия, так что стань я клириком, ему не пришлось бы беспокоиться насчет появления у меня возможных законных наследников.
Так вот почему дядюшка прислал мне отравленное бренди – а я, ничего не ведая, отправил злоумышленнику обратно его же «подарочек».
Бруто погиб по собственной вине.
Желая немедленно снять с себя несправедливое обвинение, я вскочил было на ноги, но тут же снова сел. Да, я понял, как было дело, но кому я об этом расскажу? Индейцу, храпевшему справа от меня? Жалким нищим, сваленным с ног непомерным количеством пульке? Псу lépero, которого я ударил в лицо? Тюремщику, вообразившему, будто это я выбил ему глаз?
Мне придется подождать до завтра. Конечно, законник из меня никакой, но, по крайней мере, я знал, что вице-король не вешает людей без допроса и хотя бы формального разбирательства. Разве я не имею право на abogado, адвоката? Правда, представление о работе этих людей у меня имелось весьма смутное, однако мне приходилось слышать, что адвокаты дают советы обвиняемым и выступают в их защиту в суде.
Главное, что теперь я сам знал правду, а раз так, у меня будет возможность донести ее до других. Ведь есть же в этом мире законы и справедливость, не так ли?
Как только я выйду из тюрьмы, то первым делом... Тут я помотал головой, словно намокшая собака, которая хочет стряхнуть воду, ибо понятия не имел, куда и к кому мне обратиться, но тут же вспомнил о своей возлюбленной. Изабелла! Вот кто мне поможет, вот на кого я всегда могу положиться!
Конечно, собственных денег у нее, как и у большинства женщин, нет и в помине, но я уверен, что из любви ко мне Изабелла заложит свои драгоценности. Бедняжка, разумеется, будет потрясена всей этой гнусной ложью, но в конце концов наша любовь преодолеет все.
Мысль о том, что за каменными стенами темницы есть человек, которому я небезразличен, придала мне сил. Я был уверен, что Изабелла устремится мне на выручку с той же страстью, с какой французская девушка Жанна некогда повела войско против англичан.
12
Серый утренний свет просачивался сквозь пробитые высоко в стене зарешеченные окна, достаточно большие, чтобы пропускать холодный и влажный ночной воздух, но слишком маленькие, чтобы из камеры могла выветриться вонь. Возле стены стояло три ведра, заменявших отхожие места: от них, конечно, смердело, но не намного хуже, чем от большинства заключенных.
Я провел скверную ночь на твердом каменном полу, то и дело просыпаясь: весь продрогший, несчастный, страдавший от боли, и лишь когда рассвело, увидел, что сбоку к общей камере пристроена каморка, где вполне хватило бы места на двоих. Правда, занимал ее один человек – молодой ацтек, у меня на глазах достававший из корзинки буханку хлеба и бутылку вина.
– Кто это? – спросил я у своего соседа.
– Сын касика, – ответил тот.
Касиками в старые времена назывались индейские вожди, а нынче – старосты общин или деревень. Все они пользовались определенным влиянием и, если имели голову на плечах, вполне могли сколотить приличное состояние.
– Этот тип заколол человека, но отец подмазал кого надо, и парня скоро выпустят.
Все ясно: родные этого убийцы подкупили стражу и тюремщика, чтобы пребывание в темнице не слишком тяготило их отпрыска. Да уж, похоже, каждый получит «правосудие» в той мере, в какой сможет его оплатить. Пока я размышлял на эту тему, узники выстроились в длинную очередь.
– За чем эта очередь? – спросил я метиса.
– За жратвой.
Я встал за ним. Мой желудок буквально скручивало в узел, но вовсе не от голода. Есть мне, по правде говоря, не хотелось, но я понимал, что должен подкрепиться, дабы не лишиться сил.
– А когда мы увидим нашего abogado? – поинтересовался я.
Сокамерник воззрился на меня с явным непониманием:
– Кого?
– Abogado, который будет нас защищать. Когда мы встретимся с ним?
Метис пожал плечами, и я решил, что этот невежда, наверное, сроду не слышал об адвокатах. Ну что же, придется подождать и узнать у стражников.
– А как вы отправляете послания на волю? – спросил я индейца, стоявшего за мной. – Я хочу сообщить Изабелле, что меня задержали. Что для этого нужно?
– Dinero, – кратко ответил он.
– Но у меня нет денег.
Кивком головы индеец указал вниз.
– У тебя есть штаны.
Верно, в отличие от большинства заключенных штаны у меня и впрямь имелись, причем даже после того, как с них спороли серебряный галун, они оставались дорогими и представляли собой немалую ценность в глазах не только узников, но и тюремной стражи. Однако я скорее согласился бы распроститься с жизнью, чем остаться без штанов.
Очередь змеилась по направлению к маленькому столу, за которым возвышался давешний одноглазый тюремщик, плюхавший в глиняные плошки водянистую маисовую размазню. Поблизости, болтая и покуривая, стояли два стражника.
