Джеймс Клавелл - Гайдзин
— Нам-то нет нужды беспокоиться, мы никогда не получим даже сотни коку, а если бы и получили, то все равно потратили бы свою долю на девушек и саке и стали бы даймё Плывущего Мира. Тысяча коку — это все деньги, какие есть в мире!
— Нет, это не так, — возразил Ори. — Не забывай, что говорил нам сэнсэй.
Во время одной из тайных встреч Кацуматы с группой избранных учеников и последователей он сказал:
— Доход Сацумы составляет семьсот пятьдесят тысяч коку и принадлежит нашему господину, даймё, который делит его так, как считает нужным. Это ещё одна традиция, которая изменится при новом правлении. Когда великие перемены произойдут, доход любого владения будет распределяться Государственным советом, в который сможет войти любой разумный самурай, любого звания, высокого или низкого, и любого возраста, при условии, что он наделен необходимой для этого мудростью и доказал, что является человеком чести. Этот закон будет единым для всех княжеств, поскольку страна будет управляться Верховным государственным советом в Эдо или Киото, избранным на равной основе из достойных самураев — под руководством Сына Неба.
— Сэнсэй, вы сказали, любой? Могу я спросить, включает ли это и самураев из рода Торанага? — спросил Ори.
— Никаких исключений не будет, если человек достоин избрания.
— Сэнсэй, пожалуйста, расскажите про род Торанага. Кто-нибудь знает счет их подлинному богатству, может исчислить земли, которыми они действительно правят?
— После Сэкигахары Торанага забрал у мертвых врагов земли, приносящие ежегодно пять миллионов коку, почти треть всего богатства Ниппона, забрал для себя и своей семьи. Навечно.
Среди потрясенного молчания, которое последовало за этими словами, Ори произнес то, о чем подумал каждый из них:
— С таким богатством мы могли бы иметь самый большой флот в мире, столько боевых кораблей, пушек и ружей, сколько нам нужно, мы могли бы создать лучшую армию, вооруженную лучшими ружьями, мы могли бы вышвырнуть всех гайдзинов с нашей земли!
— Мы даже могли бы вести войну на их территории и расширить наши пределы, — тихо добавил Кацумата, — и смыть позор минувших дней.
Они сразу поняли, что он имел в виду тайро, военачальника Накамуру, непосредственного предшественника Торанага на посту верховного правителя и его господина, великого крестьянина-генерала, который в те времена был стражем Дворцовых Врат и поэтому, в знак признательности, получил от императора высочайший титул, на который только мог надеяться человек низкородный, титул тайро, означавший «диктатор», — не титул сёгуна, к которому стремился одержимо, но никогда не мог бы получить.
Подчинив себе всю страну, главным образом за счет того, что убедил своего главного врага Торанагу принести клятву вечной верности и покорности ему и его сыну-наследнику, Накамура собрал гигантскую армаду кораблей и начал широкую военную кампанию против страны Тёсон, или Кореи, как её иногда называли, с целью пролить свет высокой культуры на эту землю и использовать её как первую ступень на пути к Трону Драконов Китая. Но его армии потерпели в битвах неудачу и вскоре с позором отступили — как много веков назад, в прошлые эпохи, окончились столь же сокрушительным поражением две другие попытки японцев закрепиться на континенте. Трон Китая по сю пору оставался для Японии самым притягательным магнитом.
— Подобный позор должен быть смыт навсегда — как тот позор, который Сынам Неба пришлось вытерпеть по вине Торанага, узурпировавших власть Накамуры после его смерти, погубивших его жену и сына, сравнявших с землей их замок в Осаке и уже больше чем достаточно грабящих наследство Сына Неба! Сонно-дзёи!
— Сонно-дзёи! — откликнулись юноши. Глаза их горели.
Стемнело. Оба юных самурая выбивались из сил: страх гнал их вперед без остановки, и долгий путь совсем измотал обоих. Но ни тот, ни другой не хотел первым признаться в этом, поэтому они упорно продолжали бежать вперед, пока не достигли края леса. Теперь перед ними лежали покрытые водой рисовые поля, раскинувшиеся по обе стороны Токайдо, которая вела к окраине Канагавы, видневшейся невдалеке, и к дорожной заставе.
— Давай… давай остановимся ненадолго, — сказал Ори. Его измучила пульсирующая боль в ране, голова болела, грудь болела, но он не показывал виду.
— Хорошо. — Сёрин дышал так же тяжело, голова и грудь у него болели ничуть не меньше, но он рассмеялся. — Ты немощен, как старуха. — Он нашел сухой клочок земли и с удовольствием опустился на него. С большой осторожностью он начал изучать окрестности, пытаясь отдышаться.
Токайдо была почти пуста, передвижение по ночам обычно запрещалось бакуфу, и любой путник подвергался суровому допросу и жестоко наказывался, если не имел достаточно веского оправдания. Несколько носильщиков и последние из путников спешили к заставе у Канагавы, все остальные принимали горячую ванну или бражничали в безопасности гостиниц и постоялых дворов — их в этом придорожном селении было великое множество. По всей стране дорожные заставы закрывались с наступлением темноты и не открывались до рассвета и всегда бдительно охранялись местными самураями.
По ту сторону залива Сёрин увидел масляные фонари на набережной и в некоторых домах в Поселении, а также на кораблях, стоявших на якоре. Яркая луна, вполовину круга, поднималась над горизонтом.
— Как твоя рука, Ори?
— Хорошо, Сёрин. Мы уже отошли от Ходогайи больше чем на ри.
— Да, но я не буду чувствовать себя в безопасности, пока мы не дойдем до гостиницы. — Сёрин принялся разминать шею, пытаясь унять ноющую боль в ней и в голове. Пощечина Кацуматы изрядно оглушила его. — Когда мы сидели перед господином Сандзиро, я подумал, что нам конец, Я решил, что он приговорит нас к смерти.
— Я тоже. — Произнеся эти слова, Ори почувствовал приступ дурноты, рука невыносимо болела, как и ходившая ходуном грудь, лицо все ещё горело от пощечины. Он рассеянно махнул здоровой рукой, разгоняя облако ночных насекомых. — Если бы он… я был готов схватить свой меч и отправить его в дальний путь, чтобы указать нам дорогу.
— Я тоже, но сэнсэй наблюдал за нами очень тщательно и убил бы нас, прежде чем мы успели бы шевельнуться.
— Да, ты снова прав. — Ори вздрогнул всем телом. — Его удар чуть не снес мне голову с плеч. И-и-и-и, обладать такой силой, невероятно! Я рад, что он на нашей стороне, а не против нас. Это он спас нас, он один, он склонил господина Сандзиро к своему мнению. — Лицо Ори вдруг стало серьезным. — Сёрин, пока я ждал, я… чтобы укрепить себя, сложил своё предсмертное стихотворение.
