Сокровища Посейдона - Владимир Иванович Буртовой
С облегчением выпрямив затекшие полусогнутые ноги, рядом встал боцман, понимая, что в эту минуту сенатор решает что-то важное, а потому и не посмел заговорить первым.
– Скажи им, что как только яхта возвратится в Новую Зеландию, у них будет все, о чем мечтается. Я не факир, конечно, и не арабский джинн из тысячелетней лампы Аладдина, но смогу сдержать свое обещание и одарить в меру разумной необходимости, в знак благодарности за помощь в таком трудном деле. – Говоря это, Отто искренне полагал, что так оно и будет. – Ну, иди к морякам. Поговори еще раз с каждым в отдельности… Дались им эти чертовы китобои, – добавил чуть слышно Дункель, скорее для себя, чем для боцмана, который действительно не разобрал, что именно прошептал сенатор.
– Слушаюсь, хозяин. – Майкл поклонился, сверкнул глазами из-под густых бровей, пытаясь по выражению лица разгадать, можно ли тому верить, или припасти и для себя запасную, как у хитрой лисицы, лазейку? Но легче, похоже, было прочитать последние мысли на маске египетского фараона в пирамиде, чем у живого Дункеля, когда тот напускал на себя завесу непроницаемости. Майкл еще раз чуть приметно кивнул лохматой головой и поспешил в кубрик за моряками…
Карл дождался конца их беседы и подошел к отцу.
– Ишь, Горилла волосатая, – проворчал Отто и недовольно поджал губы, что было признаком подступающего раздражения. – Воображает себя великим знатоком человеческих душ! Ну ничего, только бы добраться до своего Клондайка и под заветной скалой отыскать наследство, завещанное дедом Генрихом…
Не успел он закончить фразу, как рулевой Клаус, приставив к глазам бинокль, через открытое лобовое стекло рубки неожиданно вытянул вперед руку и прокричал то самое заветное слово, которое в подобных случаях вырывается у любого моряка после долгого и изнурительного плавания:
– Земля! Прямо по курсу вижу землю!
В одну минуту экипаж и пассажиры были на верхней палубе, как если бы именно они и были потерпевшими кораблекрушение и стояли одной ногой на краю гибели…
На горизонте, еле приметный за расстоянием, наконец-то из безбрежного океанского простора высунулся острый зубец горной вершины недалекого уже Оклендского архипелага.
* * *
Голова закружилась от тошнотворной слабости, и Вальтер с отвращением в душе отложил книгу – сцена мучительной смерти распятого на кресте горшечника Теренция – Лженерона потрясла его. Он сознавал, что за всякое преступление, в том числе и за присвоение себе чужого, тем более венценосного имени, надо платить, но такая ужасная казнь…
Крик рулевого достиг каюты, но Вальтер знал, что это не имеет уже никакого отношения к нему лично: все время, с той минуты, когда он от Вилли Тюрмахера узнал истинную правду об отцовском приказе Цандеру, он жил в таком состоянии; будто чья-то безжалостная – да не чья-то, а именно отцовская рука острым ножом рассекла ему сердце. Клочок казенной бумаги жег грудь, как жег тело Геракла ядовитой кровью натертый плащ, подарок любимой жены Деяниры… Вальтер непроизвольно тянулся рукой к левому карману пиджака, словно намеревался вынуть и выбросить в иллюминатор измятый листок со словами смертного приговора Амрите.
«Господи, что же мне теперь делать? Кому и как отомстить за жену и за себя?… И смогу ли я вообще отомстить? Поднять руку с ножом на отца? Стать таким же, как и они все? Как эти человеконенавистники цандеры, кугели, кельтманы и дункели… Не-ет, фашистом я не смогу стать, иначе там мне никогда не встретиться с моим ангелом, с Амритой…» – Вальтер откинулся спиной на диванную подушку, со стоном стиснул разгоряченную голову ладонями и замер на несколько минут. Потом поднялся, собираясь выйти из каюты на свежий воздух, но тут же вновь опустился – палуба уходила из-под ног, как уходила совсем еще недавно из-под Вальтера земля, когда он впервые осмелился обнять воздушно-легкую Амриту и кроме горячих губ девушки ничего больше не осознавал во всем огромном и прекрасном мире…
Он страдал не только от того, что кровоточило сердце… Мучительные сомнения терзали душу – за кем идти теперь? За отцом? Но он заодно с фашистами, которые повинны в смерти матери! За матерью? Но она уже там! Там теперь и Амрита, рядом со своим отцом Али. А он, Вальтер, словно замер на берегу подземкой реки Ахеронт… между тем и этим миром… Обещал Амрите, что пойдет за ней и в темное царство Аида, не устрашится. И он пойдет… Надо сделать только один шаг, и они вновь будут вместе. И ничто их уже не разлучит. Какая странная, будто черное стекло, вода этой реки во владениях подземного царя… От того берега отплывает уже черная лодка с безмолвным перевозчиком Хароном. О Господи, у перевозчика такое знакомое лицо! Ну да! Ведь это он, Вилли! Их бывший дворник Вилли Тюрмахер! И он узнал Вальтера, на желтом лице скользнула чуть приметная и жутко-загадочная улыбка, шевельнулись губы, что-то произнесли, правда, Вальтер слов этих не разобрал. Но трудно ли догадаться?! – Этот новый Харон звал его в свою страшную посудину, чтобы увезти навсегда…
От громкого стука двери Вальтер вздрогнул и очнулся от кошмарного полусна. Через порожек, заваливаясь боком из-за качки, шагнул сияющий Карл и радостным голосом объявил:
– Показались Оклендские острова! Идем быстрее на палубу. Слышишь? Мы уже у самой цели, куда привел нас отец!
Вскинув на брата глаза, Вальтер прежде чем ответить, скорее машинально, нежели сознательно, вытер вспотевшие виски, несвязно, находясь еще в плену недавнего видения, проговорил прерывисто:
– Да-да, у цели. Мы уже у цели… Что? У цели? А в чем она, эта цель? Ради призрачного счастья и богатства уже погибла… погибли Али, Набель, погибли все, кто увязался за вами на яхте «Виктория». Вами были обречены на мучительную смерть несчастные китобои… Кто еще в этом черном списке, брат? Скажи мне, кто будет следующим? Бог не простит всех этих преступлений, не простит, вот увидите… если он и в самом деле есть на небе и всевидящий… Не простит, попомни, брат, мои слова!
Карл даже растерялся, словно не родной брат, а папа римский предрекал ему кары небесные.
– Но почему ты во всем винишь нас с отцом? Али, Набель, «Виктория» – это звенья цепи роковых обстоятельств…
Вальтер нетерпеливым жестом прервал брата и почти выкрикнул, бледнея от негодования:
– А кто ковал эту роковую цепь? Неужто олимпийский бог-кузнец Гефест? Не-ет, братец, ее ковал отец со своим подручным-фашистом Цандером, а потом к ним и Кугель
