Понсон дю Террайль - Сокровище гугенотов
— Какие «детские воспоминания»?
— Мальчиком лет четырнадцати я был однажды в
Сен-Жерменском замке, где присутствовал король Франциск II со всем двором. Среди прекрасных дам там была девочка приблизительно моих лет, с голубыми глазами, с золотистыми волосами. Это были …
— Да неужели! — насмешливо кинула герцогиня.
— О, в те времена религиозные и политические страсти еще не успели зажечь темные молнии в безмятежной лазури этих прекрасных глаз. Ваше сердце еще не знало бурь, зато мое сразу было ранено.
— Да вы никак собираетесь по всей форме объясниться мне в любви, дорогой мой кузен? — насмешливо спросила Анна.
— Вот именно, прекрасная кузина!
— Как? Вы меня любите?
— Боюсь, что это так!
— И в доказательство своей любви вы похитили меня? — продолжала спрашивать герцогиня, не переставая смеяться.
— О, только ради этого!
— Да вы с ума сошли!
— Пусть! Но я люблю вас! — и с этими словами Генрих опустился на колени перед герцогиней, взял ее руки и покрыл их страстными поцелуями.
Шаланда продолжала быстро спускаться вниз по течению Луары.
XXI
Рауль и Лагир сидели на палубе шаланды и доверчиво болтали.
— Да, друг мой, — сказал последний, — если бы вы знали, как она любила меня!
— Меня тоже, милый мой!
— Но не так, как меня!
— Рассказывайте!
— Да неужели вы думаете, что женщина может любить несколько раз? Я согласен, что у женщины бывает много капризов, но истинная любовь всегда едина.
— И, разумеется, эта «единая истинная любовь» герцогини принадлежала вам, милый Лагир?
— Мне так казалось по крайней мере.
— Да вы просто наивны! Полно! В этом отношении женщины совершенно похожи на нас. А мы, мужчины, можем не только любить нескольких женщин подряд, но даже способны питать страсть одновременно к нескольким женщинам сразу!
— Со мною этого никогда не бывало! Но неужели герцогиня, по-вашему…
— По-моему, герцогиня одновременно с вами дарила своей «единой искренней любовью» графа Эриха Кренкера!
— Этого не может быть! — гневно крикнул Лагир.
— Уж не ревнуете ли вы к прошлому? — насмешливо спросил Рауль.
— Да, вам обоим несравненно целесообразнее ревновать ее к настоящему! — произнес вдруг сзади них чей-то иронический голос.
Лагир и Рауль обернулись и увидели Ноэ; он подсел к ним и продолжал:
— Да, добрые друзья мои, Бог мне свидетель, что я пламенно люблю наваррского короля и готов в любой момент отдать за него свою жизнь, но все же должен признаться, что теперь он немало сердит меня!
— В самом деле? Что же он сделал такого? — в один голос спросили молодые люди.
— Он у ног герцогини!
— То есть, иначе говоря, он смеется над нею?
— Нисколько! Он обожает ее…
— Ну уж пожалуйста! — вспыхнул Рауль. — Я много видел на свете необычного, но чтобы наваррский король мог полюбить герцогиню Монпансье, своего злейшего врага, этого…
— Э, полно, друг мой, вы еще увидите, что сама герцогиня окажется очень восприимчивой к нежным чувствам нашего короля! Рауль взглянул на Лагира и сказал:
— Знаете что? По-моему, опасно оставлять долее команду в руках мсье Ноэ! Он бредит!
— Мсье Рауль, — возразил Ноэ, — я не из тех, которые обижаются на шутку, потому что всегда могу отплатить той же монетой. Но я с удовольствием придержу вам сотенку пистолей на пари, что не пройдет и двух дней, как герцогиня полюбит нашего короля!
— Гм… — ответил Рауль, — в конце концов она всегда отличалась капризами и причудами!
— А я готов биться с вами на сто пистолей! — подхватил Лагир, не находя в себе силы допустить, чтобы герцогиня Анна была способна любить кого — нибудь другого, кроме него.
— А я готов придержать пятьдесят за то, что наш король никогда не полюбит герцогиню! — сказал Рауль.
— Господа, ваши пари приняты! — с комической торжественностью объявил Ноэ.
Тем временем Генрих Наваррский все еще был на коленях перед Анной Лотарингской.
Хотя герцогиня не без основания считалась самым выдающимся политиком в Европе, но все же была женщиной, а потому не могла остаться нечувствительной к ухаживанию красивого, ловкого человека, хотя бы то и был ее враг. А Генрих в этот день показался Анне особенно очаровательным. Прежде ей как-то не приходилось присматриваться к нему, но теперь она с удивлением видела, что Генрих был далек по виду от грубого мужика, одетого в сермягу, пахнущего чесноком и кожей, каким обыкновенно его изображали. И Анна рассыпала перед ним все чары своего кокетства.
— Да, прекрасная кузина, — продолжал между тем Генрих, — вот уже во второй раз мне приходится жалеть, зачем я родился принцем! В первый раз это было в пятнадцать лет, когда я влюбился в цветочницу Флеретту и хотел жениться на ней, чему, разумеется, воспротивилась моя матушка, а во второй раз…
— А во второй раз, кузен?
— Теперь! Герцогиня улыбаясь взглянула на Генриха и сказала:
— Разве ваше происхождение отдаляет вас от меня?
— Конечно! Нас разделяют политические интересы.
— Ну вот еще! — с очаровательной гримасой возразила Анна. — Похоже, что вы мало заботитесь о политике, раз вы похитили меня!
— Но это потому, что я люблю вас, кузина! Герцогиня принялась отчаянно хохотать.
— Хотите доказательство? — спросил Генрих.
— А ну-ка!
— Вот видите, шаланда остановилась. Видите ли вы на правом берегу селение?
— Вижу.
— Ну, так, мы сойдем на берег и остановимся в единственной гостинице, имеющейся там. Вы ведь считаете себя пленницей, не правда ли? Ну, так вы ошибаетесь! Вы спросите себе экипаж и лошадей в деревушке и вернетесь в Блуа.
— Но разве вы забыли, что вы — наваррский король? — с удивлением спросила Анна.
— В данный момент я помню лишь об одном: что я люблю вас!
— ответил Генрих. Анна задумалась, затем сказала:
— Пока еще я не желаю свободы, поэтому будем продолжать наш путь!
ХХII
Рассчитывал ли Генрих на такой ответ? Был ли он уверен в своем обаянии? Это неизвестно, только он не выказал ни малейшего удивления и удовольствовался кратким ответом:
— Пусть будет так, как вам угодно, кузина!
— Значит, вы меня любите? — спросила Анна.
— Да, я люблю вас!
— Вы, наваррский король, счастливый супруг Маргариты Валуа?
— Полно! Королева первая разлюбила меня! По отношению к ней у меня нет никаких угрызений совести!
— Но подумали ли вы, дорогой кузен, что наши семьи находятся в беспрестанном соперничестве и что мои братья…
— Лучше не будем говорить о них! — Генрих снова поцеловал руку герцогини и продолжал: — Я хочу сделать вам два предложения — одно сердечное, а другое — политического характера!
