Виктор Тихомиров - ЧАПАЕВ — ЧАПАЕВ
Особенным вниманием пользовались его усы, более напоминавшие поручни. Они-то якобы и отводили пули стороной.
В детстве еще, в подмастерьях у сапожника, починил он цыганке персидский туфель, и та посулила ему чудесные усы, в которых не будут ему грозить ни пуля, ни булат.
Но однажды, на империалистической войне с германцами, уже имея четырех «Георгиев», он как-то раз проиграл свои усы в карты немецкому фельдфебелю, ночью в их окопе, когда «братались». Тут же и пришлось сбрить.
А днем, в лихой конной атаке на эти окопы, тот же фельдфебель его и ранил из карабина. Чапаев немца конечно сперва изрубил в капусту, но час спустя уже не мог усидеть верхом.
Через месяц только усы вновь отрасли, и будущий легендарный комдив немеряно набил шишек, ссадин, и дважды едва не погиб, пока усы не обрели прежнего эффектного вида.
Потом революция, опять война, вокруг Василия стали собираться бойцы. Сперва возили командира в тачанке, после завелся автомобиль марки Форда.
Матрену долго носило кругами по следам боев красных с белыми, пока не занесло однажды в самую середину места расположения чапаевского войска. Проснувшись раз в одном полуразоренном стогу на околице села, она обнаружила что на главную улицу, топоча копытами, въезжает конница с красным знаменем, а следом поспешает нестройная колонна солдат со звездами на шапках.
Под стук своего отважного сердца, Матрена немедленно стог покинула и устремилась вслед бойцам.
…
В описываемый момент Василий Иванович Чапаев стоял на крыльце ветхой, но большой избы и, шевеля волшебными усами, созерцал под собой небольшую толпу редкостных оборванцев, собравшихся здесь, поскольку с вечера была приколота на воротах бумага с надписью «Запись добровольцев».
— Ну шо, голь?! — обратился к ним Чапаев, крутя ус. Воевать хотите за Народное дело или так, подъедаться у меня? Ладно, правды вы не скажете все равно. Да и не голь вы отныне, — возвысил он голос, — а самый настоящий пролетарьят! Я ж вижу вас насквозь и нахожу, что все вы, как есть настоящие пролетарии. Жизнь все летела мимо вас, летела и чуть было не пролетела совсем мимо. Но на то мы и бойцы — Чапаевцы! — убедительно стукнул он себя в грудь, так что гул пошел, и некоторые из толпы оглянулись на церковь — не колокол ли ухнул, — чтоб всех пролетариев соединить, добавить крестьянства, и вместе отобрать взад у буржуев все, что мимо вас, к ним пролетело! А то вон их как раздуло! — гневно махнул он рукой в сторону желтой, косо висевшей вывески, изображавшей румяного толстяка в жилете, при часах, держащего в вывернутых руках красную колбасу и фиолетовый окорок, между которыми помещалась красиво выведенная надпись «Мясо — колбасы».
Оборванцы расправили свои плечи, и взгляды их, до того тусклые от голода, прояснились. Некоторые по-молодецки подтянули пояса и самые лохмотья оправили на себе по военному. Толпа придвинулась вплотную к крыльцу, заметно увеличившись числом.
Тут из-под подмышки у Чапаева вывернулся прикомандированный комиссар Клочков, тоже протянул руку вперед и набычился, кося одним глазом на командира, а другим будто желая прожечь дыру в крыльце, в ожидании паузы.
— Вот комиссар Клочков, тоже агитировать знает, — заметил того комдив, — валяй ты!
— Взять хоть Карла Маркса, — сходу заголосил комиссар, — хоть Энгельса Фридриха, оба, что нам говорят, о чем толкуют? Оне нас учат, что скорее верблюд протиснется в игольное ушко, чем буржуй в светлое будущее! Потому что, кто не работает, тот не ест! Нечего! Я правильно? Правильно говорю!? — закричал он, скосив глаза на Чапаева.
— Короче! — опять взял слово комдив, — подходи по одному и записывайся. Одежу и винтовки добудете в бою, опытные бойцы пособят, патронов скоро из-за границы революционные товарищи пришлют — завались, а кашей накормим опосля переклички.
Матрена с восторгом слушала комдива. Комиссар понравился ей меньше.
И Чапаев про себя, сразу выделил миловидного паренька, с вытаращенными встречно глазами, в мешковатой форме и с тонкой шеей. Попутно он удивился своему, через чур быстрому расположению, к этому ротозею-недорослю.
…
В следующий момент, в конце шедшей под уклон улицы показалась едва различимая в облаке пыли тройка лошадей, запряженная в тачанку. В тачанке сидело с пяток полуголых бойцов и следом, сверкая пятками, бежало еще десятка два с половиной таких же. Один из бегущих припустил с такой силой, что и коней опередил.
— Чехи! Чехи! Чехи с хутору выбили! — орал он во все горло, будто в восторге. Так с вытаращенными глазами он и оказался схваченным мощной чапаевской пятерней за гимнастерочную грудь и воздет на воздух, будто живая гиря.
— Чехи? — пытливо поинтересовался Чапаев, — А винтовка твоя иде?
Полузадушенный парень махнул сверху рукой куда-то назад и тут же рухнул с верхотуры в дорожную пыль.
Тут и тачанка подлетела, и кони стали, как вкопанные перед командиром.
— По ко-о-о-ням! — пропел Чапаев оперным голосом, уже стоя в тачанке и спихивая сапогом последнего из перетрусивших бойцов. Затем он протянул вожжи заскочившему ездовому и, махнув вперед пятерней, унесся в громыхающей тачанке стоя и не оглядываясь, должно быть в сторону чехов.
За ним, с еще большей скоростью понеслась ватага тех же перетрусивших было бойцов, которых через минуту обогнали повыскочившие из дворов конные.
Когда достигли околицы, за командиром неслась уже целая кавалькада всадников. Тут же к ним стали присоединяться поднятые Чапаевским криком конники с обоих краев села, спрыгивавшие с сеновалов с девками, или наоборот, из подполов с окороками, квашеной капустой и самогоном. Взлетев на своих поджарых коней и слившись с ними в одно целое, они сметали калитки, изгороди и выносились в поле, образуя организованную лаву.
Чапаев особым образом махнул шашкой и его мигом поняли десятские и командиры сотен, начав забирать шире и рассыпаясь по всей степи. Сам же Чапаев, двинув кулаком в шею ездовому, направил тачанку на бугор, достигнув вершины которого, развернулся и прильнул к биноклю, поправляя пулеметный прицел.
Чехи, быстро двигавшиеся колонной со стороны хутора, спешно перестраивались в цепь, выкатывали вперед орудия, и броневик с двумя круглыми башнями пустили для острастки вдоль своего строя.
Но ничто уже не могло остановить чапаевцев. Даже бугор с тачанкой задрожал ровной дрожью, похожей на рокот нарастающего землетрясения от топота сотен копыт. Каждый всадник, бешено вращая саблей или выставив пику, мысленно был метров на сто впереди себя, и рвался быть еще дальше, впереди всех товарищей, с молниями клинков в руках.
