Жаклин Монсиньи - Княгиня Ренессанса
Однако до собравшихся у ее постели не доносилось ничего, кроме едва уловимых вздохов, с трудом вырывавшихся из плотно сжатых губ.
– Мишель… – снова и снова повторяла умирающая. Откуда-то до нее доносится странное и прекрасное пение. Но слова песни путаются, сталкиваются…
Ночь проводя рядом с тайным ученьем,Днем в одиночестве силы тая,Светоч, покинув уединенье,Счастье несет тем, чья вера сильна…
Зефирина тянет дрожащие руки в пустоту. Ей навстречу движется Мишель Нострадамус… Он шествует прямо по облаку… Восторженная улыбка освещает лицо больной. Она силится встать, но чьи-то руки ласково удерживают ее. На лоб Зефирине кладут холодные примочки. Она отбивается. Ей очень хочется подойти к своему другу, молодому и очень ученому врачу и астрологу из Салон-де-Прованса. Он-то действительно любил ее… Ей не следовало покидать его, даже ради Гаэтана.
Доктор Нострадамус протягивает руку к молодой женщине. Он касается своими прохладными пальцами ее пылающего лба. От этого прикосновения больная сразу успокаивается.
«Вы позвали меня, и я пришел. Я люблю вас, Зефирина, и никогда вас не забуду… Вот почему я здесь… Ночью, сидя в своем кабинете, я услышал вас…»
«Я умираю, Мишель…» – со вздохом сказала она.
«Не сдавайтесь, боритесь, божественная Зефирина…»
«У меня больше нет сил, Мишель, я очень устала…»
«Ничего, сейчас вы примите питье, настоянное на травах Прованса, которое я приготовил специально для вас…»
В бреду Зефирина отчетливо видит Мишеля Нострадамуса. Он протягивает ей золотой кубок. От сильной жажды у Зефирины пересохло горло. Питье ей нравится, и она пьет, пьет, не останавливаясь, этот животворный напиток.
Ослабев от сделанного усилия, она снова падает на подушки. Мишель Нострадамус удаляется в облака.
«О, нет, нет, Мишель, не уходите… – кричит ему вслед Зефирина. – Если вы покинете меня, я умру…»
Она вся дрожит от негодования. Обратив взор к уходящему Нострадамусу, Зефирина молит:
«Помоги мне… наверное, если бы я захотела, моя судьба стала иной, Мишель?.. Скажи мне правду… Верно ли я поступила, убежав от него? Он лгал, говоря, что хочет сделать меня счастливой… Должна ли я была последовать за Гаэтаном? Мишель, вернись…»
Подчинившись умирающей, ясновидящий снова приблизился к ней. Его тонкие губы подули на веки Зефирины. Теплые ладони помассировали затылок и лоб. От этого прикосновения ей стало очень хорошо. Такое же ощущение мира и целительного покоя, как однажды ночью в Салон-де-Прованс[15], разлилось по всему телу. «Скоро солнце взойдет. Я больше не могу здесь оставаться… Верьте, однажды все прояснится… вы узнаете правду… Петух прокричал трижды… Мне надо спешить… Я люблю вас… теперь спите… спите, я так хочу, божественная Зефирина, моя родная, любовь моя…»
Зефирина немного успокоилась. Она поняла, что ее друг Мишель, преодолевающий, благодаря волшебству, время и пространство, глубокой ночью пришел к ней на помощь.
Ей хотелось позвать его:
– Нострадамус… Нострадамус!
Зефирина схватилась за чью-то руку. Веки ее чуть приоткрылись. Взор наткнулся на огромную тень, склонившуюся над ней.
– Княгиня смотрит на вас, монсеньор! – прошептал чей-то голос.
Губы Зефирины зашевелились. Она хотела заговорить, но ничего не получилось. Зефирина снова закрыла глаза.
– Боже милостивый, она скончалась, – простонала мадемуазель Плюш.
– Нет, я думаю, она спит…
* * *В течение долгих восьми дней Зефирина находилась между жизнью и смертью.
После «посещения» Нострадамуса молодая женщина молча боролась с паутиной, пытавшейся затянуть ее в черную бездну.
Однажды утром Зефирина открыла глаза. Она была так слаба, что не могла позвать тень, которая, как ей показалось, спит на подстилке у очага. Она попробовала с большим трудом повернуться на постели. Какой-то шнурок был привязан к ее руке. Зефирина пошевелилась. Зазвенел колокольчик и разбудил спящую тень.
– Зефирина… Мадемуазель… Артемиза Плюш устремилась к больной.
– Santé… Sardine… Souci… Saucisse[16]…
На самом верху украшенного гербом балдахина, радостно захлопал крыльями Гро Леон.
– Маленькая моя Зефирина, э-э… ваша светлость… Как вы себя чувствуете? – спросила Плюш.
Не отвечая на вопрос, Зефирина обвела усталым взором роскошное убранство незнакомой ей комнаты. Что за двери из золоченого дерева, шкафы, столы и столики с выгнутыми ножками, сундуки, канделябры, искусно изготовленные из дерева и драгоценных металлов? Какой удивительный паркет с геометрическим рисунком и эти восточные ковры! Что это за мраморные статуи и современные полотна с так живо изображенными на них цветами и фруктами, развешенные по стенам, обитым гобеленами?
– Где я? – прошептала Зефирина так тихо, что Плюш едва расслышала.
– Как где, во Флоренции.
– Во… Флоренции! – повторила Зефирина.
– Во дворце Фарнелло…
– А-а…
– У князя Фарнелло!
– Фар… нелло…
Казалось, Зефирина не понимает.
– У вашего мужа, Фульвио Фарнелло… – мягко настаивала мадемуазель Плюш.
– У моего… мужа… – с трудом произнесла Зефирина.
Плюш была поражена ее бледностью, выделявшейся даже на фоне кружевной подушки, и совершенно безразличным взглядом.
«Лишь бы только разум ее окончательно не повредился…» – подумала добрая мадемуазель с тревогой.
А вслух сказала:
– Вы нас так напугали, моя маленькая Зефирина. Буквально все во дворце молились за вас и заботились, кто как мог. Сам монсеньор приходил к вашей постели каждую ночь. Он приказал разбросать на улицах вокруг дворца побольше соломы, чтобы заглушить стук проезжающих экипажей, так мучивший вашу бедную головку. Монсеньор Фарнелло уж и не знал, что делать… Он пригласил для вас самых лучших докторов и даже сельских лекарей, которых его светлость привез откуда-то издалека…
Добрая Плюш упорно била в одну точку. Но понимала ли Зефирина? Ее поведение заставляло усомниться в этом. Не ответив ни слова своей дуэнье, она отвернула голову, лежащую на батистовых подушках.
– Вам надо выпить немного куриного бульона, – решительно заявила мадемуазель Плюш.
Хлопнув в ладоши, старая дева позвала двух служанок с приветливыми лицами.
С их помощью Зефирина проглотила без всякого аппетита несколько ложек укрепляющего питья. Ей сменили рубашку.
«Да, ее не назовешь толстушкой, нашу красавицу, а уж как худа стала, как худа…» – размышляла Плюш.
Она с отчаянием смотрела на красивое, но ставшее почти прозрачным тело Зефирины.
Того же мнения был, похоже, и Гро Леон, который с грустью каркал:
