Станислав Вольский - Завоеватели
Как-то вечером Охеда, живший в одной палатке с Пизарро, пришел сумрачный и озабоченный.
— Сейчас я был у падре Бернардо, — начал рассказывать он. — Падре Бернардо уверяет, что солдаты ропщут, что скоро начнется голод и что из-за неспособности адмирала все мы погибнем. «Колумб, — говорит он, — виноват во всем. Скверные лошади, недостаток пороху, гнилая мука — все это его рук дело. Колумба нужно заковать в цепи и отправить в Испанию, как изменника, а власть передать падре Бернардо и контролеру Берналю Диасу». Вот что говорит наш аббат. Значит, Франсиско, опять пахнет бунтом?
— Без бунта не обойтись, сеньор Охеда, — согласился Франсиско. — Это было видно с первого же дня.
— Так что же нам делать? Признаться, мне надоело шпионить за адмиралом. Я не шпион, а солдат. Да и Колумб хороший моряк и недурной начальник, и мне его жаль. Разве рассказать ему все начистоту?
— А как на это посмотрит король, сеньор Охеда?
— Да, вот то-то и дело, что король… Король отправит меня в тюрьму, а этого мне не очень хочется. Так что же делать?
— Сторонкой надо итти, сторонкой, — повторил свою любимую фразу Франсиско. — Пусть наши начальники сами расхлебывают эту кашу. Вам, по-моему, пробовать ее не следует. Знаете, сеньор Охеда, пословицу скотоводов: «Большой баран всему стаду вожак, а маленький баран всему стаду дурак»? Ну так вот. Вы-то большой баран и, может быть, как-нибудь выпутаетесь, а я совсем маленький: выбегу вперед — сразу затопчут.
— Надоел ты мне со своими пословицами! — нетерпеливо крикнул Охеда. — Говори прямо, без обиняков!
— По-моему, нужно просить Колумба, чтобы пустил нас с небольшим отрядом на разведку острова. Побродим мы месяца два, а когда вернемся сюда, наверное, все уж будет кончено. Либо сеньор адмирал останется наместником, либо вместо него сядет кто-нибудь другой. Тогда и видно будет, что делать.
Охеда колебался: ему хотелось как-нибудь помочь Колумбу, но в конце концов доводы Франсиско взяли верх, и на следующее утро он отпросился у адмирала в разведку.
Экспедиция была небольшая: всего пятнадцать солдат да десять индейцев-проводников. 2 января 1494 года она тронулась в дуть. Это был первый поход Франсиско Пизарро.
Заросли и чащи, чащи и заросли… И между ними болота, кишащие змеями и тропическими пиявками и засасывающие человека с головой. Лежит на болоте сваленное бурей дерево, и как будто оно крепко, а ступишь на него — нога проваливается в гнилую труху и тонет в болотной жиже. Ухватываешься за растущий рядом куст и сейчас же отдергиваешь руку, потому что из-за листьев высовывается маленькая змеиная головка, шипит и сверкает глазками. Так промучишься часов пять-шесть, и, когда добредешь наконец до полоски твердой земли, оказывается, что сделал всего полмили[8].
Под горячим солнцем на гнилых пнях распускаются яркие красные, белые, желтые и синие цветы, и бабочки величиной с ладонь перепархивают с одной чашечки на другую. Но осторожней рви эти цветы, осторожней, потому что многие из них — подарок дьявола. Одни дурманят голову, другие щекочут пряным запахом ноздри, третьи сочатся ядовитым соком, обжигающим кожу, как крапива. Есть, правда, и цветы, посаженные, должно быть, пресвятой девой. У них голубые лепестки, и на их темных прожилках можно ясно различить гвозди, которыми прибивали к кресту спасителя, и терновый венец. Но таких мало. Да и некогда глядеть на цветы испанскому солдату, истомленному жарой, измученному трудной дорогой. Золота, золота, золота — вот чего ищут его глаза, вот к чему тянутся его опухшие, пальцы…
За болотами — лесные дебри. Если не найдут индейцы тропинку, иди прямиком, разрезая ножом жесткие веревки зеленых лиан. Через полчаса такой работы нож тупится, рука затекает, и передового солдата сменяет другой. Муравьиным шагом ползет отряд под лиственными сводами, не пропускающими дневного света. Сыро и душно, пот струями течет сквозь рубашку, и нечем дышать. Так проходят дни за днями, и даже опытные проводники то и дело сбиваются с дороги и вместо поселка приводят отряд к зыбким топям и трясинам.
На прутике, где Франсиско отмечает зарубками дни своего путешествия, нарезано уже сорок пять черточек, а до сих пор удалось повидать только десять поселков. Может быть, нарочно водят индейцы за нос неопытных испанцев? Они коварные и непокорные, эти голые туземцы с повязками на бедрах. Когда их бьют, глаза их сверкают яростью. Они не любят носить тяжелые мешки с провиантом и норовят удрать, как только представится случай. Из десяти проводников осталось только пять, остальные скрылись во время ночных привалов. За ними нужно смотреть в оба, и теперь каждую ночь их связывают веревками.
В каждом поселке отдых на два-три дня. Впрочем, индейские селения вряд ли можно назвать этим именем, ибо построены там не дома, а птичьи гнезда, сплетенные из ветвей и крытые камышом или сухими пальмовыми листьями. Перед входным отверстием — костер, который курится день и ночь, а на костре — глиняные горшки. В горшках варятся какие-то зерна вроде ячменя и мука из бананов и индейского корнеплода — кассавы. Иногда найдешь там вареную рыбу или зажаренную дичь. С голодухи съесть можно, но в Трухильо стряпают много лучше. Оно и понятно: разве могут хорошо стряпать некрещеные?
Христофор Колумб. Портрет маслом Альтиссима. 1555 год.
Есть у индейцев и золото. На стеклянные бусы наменяли его Охеда, Франсиско и все солдаты отряда — целые мешочки. Можно было бы получить его и больше, если просто-напросто отбирать его у каждого дикаря, но Охеда, повинуясь наказу Колумба, строго запрещает всякое насилие. Индейцы все показывают рукой на землю — объясняют, должно быть, что где-то есть золотые россыпи. Там, наверно, можно загребать его лопатами. Но поди-ка доберись до этих мест!
У индейцев, кроме золота, есть и другие интересные вещи. Из корней ямса варят они какой-то пахучий и хмельной напиток: если напиться его, голова хмелеет, как от самого крепкого вина. Из корней и листьев других растений добывают они опасный яд: если капля попадет в ранку, вся кожа вздуется, посинеет и будет болеть неделю, а если влить яду немного больше капли, начинаются судороги, и человек умирает на другой день. Франсиско набрал целую связку этих ядовитых листьев и положил в мешок: может быть, пригодятся.
Так бродили по острову Охеда, Франсиско и пятнадцать солдат, ища золота, редких пряностей и драгоценных камней. Москиты и зловонные испарения болот сделали свое дело: через полтора месяца чуть не половина солдат были больны лихорадкой, да и сам Охеда пролежал почти две недели. Привалы в деревнях становились все длительнее и длительнее: вместо двух-трех дней отряд отдыхал целую неделю, да и после этого отдыха солдатам, выступавшим в поход, казалось, что ноги их налиты свинцом.
