Андрей Жвалевский - Москвест
Мишкина соображалка сработала мгновенно.
— Придут к тебе отрок и отроковица, Мария и Михаил. Ты приветь их. Они принесут тебе весточку от меня.
— Хорошо, — благоговейно прошептал князь и зашептал молитвы с новой силой.
— А сейчас иди спать, — зашептал Мишка из последних сил. — Иди, тебе нужен отдых.
Князь секунду поколебался, а потом встал, задул свечи и вышел, утирая слезы. Мишка с трудом раскрючился и пулей вылетел следом. Во двор.
* * *Такого пробуждения не пожелаешь никому.
— Как звать тебя? — орала Маше в ухо Глафира, и со всех сил трясла ее за плечо.
— Маша…
— Мария? — гаркнула Глафира.
— Ну да, да… — девочка с трудом разлепила глаза.
— Вот напасть-то, я а ее работать заставила, — запричитала Глафира. — Ах ты господи, вот беда-то, не сносить мне головы… Ты уж замолви за меня словечко, я ж не со зла…
Глафира суетилась, нервно пытаясь разгладить Машино платье.
— Что случилось? — Маша еще не проснулась и совершенно не соображала, что происходит. — Где Миша?
— Тут я, — сообщал Мишка, которого втолкнули в клеть. — Выйдите все, нам пошептаться надо.
— Но князь ждет, — вздохнула Глафира.
— Подождет! — огрызнулся Мишка. — Оставьте нас!
И когда неожиданно все послушались и гости остались одни в клети, зашептал:
— Слушай, что ночью было…
При дневном свете князь оказался не таким страшным. Он даже, кажется, сам побаивался «отрока и отроковицу», которые стояли посреди горницы. Маша, хоть Мишка и пересказал ей всю сцену в молельне, немножко нервничала. Миша смотрел если не соколом, то, как минимум, гордым голубем.
— Значит, — Иван Данилович переводил хитрый взгляд с одного гостя на другого, — Петр вас ко мне прислал?
— Так и есть, — мотнул головой Мишка, — явился во сне и прислал.
— И что просил передать?
Мишка запнулся. Он как-то не продумал детали беседы с князем. Ему казалось, что главное — попасть пред светлы княжьи очи. А там уж как-нибудь…
Зато Маша успела сообразить, как себя вести. А может, вспомнила обеих Фекл.
— Святой Петр, — произнесла она, не поднимая глаз, — сказывал, что готов на любой твой вопрос ответить. Мы ему передадим, а он ответит через нас.
Князь довольно кивнул. Покорность и робость «отроковицы» пришлась ему по душе гораздо больше, чем наглость «отрока». Калита теперь обращался только к Маше.
— Есть вопрос, — кивнул он. — Что с Тверью делать?
— В смысле? — оторопела Маша, но быстро исправилась. — Славен город Тверь! Пусть живет и процветает!
Глаза Калиты немедленно налились красным огнем.
— Славен город Москва! И нет других славных городов!
Маша съежилась и попятилась, и Мишка немедленно вышел вперед.
— Ну вот пусть Тверь живет и процветает под вашим чутким руководством.
— Во-о-от… — подобрел Калита, — вот так-то лучше. А то ишь… Тверской князь мутит за моей спиной, все ему неймется. Поехал в Орду, получил таки ярлык, проходимец!
— Почему проходимец? — опять некстати встряла Маша. — Ну и пусть бы он был князем в Твери, а вы здесь…
— Что-о-о? — рявкнул Калита. — Или он, или я!
— Почему? — удивилась Маша. — Можно же договориться!
— Ай, отче, — отмахнулся Калита, — ты и при жизни мне это говорил: договаривайся, договаривайся… Хорошо миром, нехорошо войною…
Маша позволила себе поднять глаза на князя. Тот смотрел куда-то в стену, но явно видел то, что другим было недоступно. Вдруг вздрогнул и стал ласковым и приветливым.
— Благодарствуйте, отроки. Воистину вас Петр святой прислал.
Иван Данилович хлопнул в ладоши. За спинами Маши и Мишки вырос жилистый и невообразимо лохматый мужик. Судя по его виду, он был готов немедленно свернуть голову кому-нибудь. Например, двум отрокам, что отнимают у князя его драгоценное время. Однако у Калиты были другие планы:
— Гостей накормить, напоить… — он бросил короткий взгляд на Машину замызганную рубаху, — переодеть. Чего попросят — всего давать. Далеко не отпускать. То люди божьи, они мне надобны в любой миг. Ступай.
Выходя из залы, Маша успела оглянуться. Князь печально смотрел перед собой, а губы его едва шевелились, словно он разговаривал с кем-то ему очень дорогим.
* * *— Дура ты, — лениво заявил Мишка, изучая недоеденную заячью ногу, — не надо с ним спорить! Далась тебе эта Тверь…
— Сам дурак, — огрызнулась Машка. — У меня тетя в Твери живет…
— Га-га-га, — заржал Мишка, — когда твоя тетя родилась? До этого еще сколько веков!
— Все равно, — упрямо сжала губы Маша. — Воевать-то зачем?
Миша хотел возразить, но только рукой махнул. Набитый живот и новая одежда заметно подняли ему настроение.
— Хорошо еще, что угадала… — Мишка решил победить и последний кусок, и впился в него зубами.
— Я не угадывала! — Маша отхлебнула странного кислого напитка, который тут называли квасом. — Просто войну не люблю. Ты лучше думай, как нам дальше по времени двинуться!
— Как-как? — Мишка со вздохом бросил обглоданную кость в миску. — Своим ходом…
Маша удивленно посмотрела на него. Миша усмехнулся:
— А что тебе не нравится? Кормят, поят… делать ничего не нужно.
Он собирался продолжить, но, заметив, что Маша багровеет, успокаивающе махнул рукой:
— Расслабься, шучу. Буду думать. Только… — он с трудом сдержал отрыжку, — давай не сейчас. Спать охота…
…Разбудили их скоро. Даже умыться не дали, сразу отвели — со всем возможным почтением, но неумолимо — в покои князя.
Иван Данилович выглядел задумчивым и обеспокоенным.
— Совет мне твой нужен, отче, — начал он, глядя куда-то поверх голов Маши и Миши, — что мне делать с этой Тверью… Мне б добраться только до Александра, задушу голыми руками…
— Что вы, что вы! — замахала руками побледневшая Маша. — Вы не можете, вы не должны! Вы же князь, вы пример подаете! У вас должны быть чистые руки! У вас должно быть доброе сердце!
— Сердце у меня доброе, — рыкнул Калита, — я милостыню каждый день раздаю. А вот руки…
Калита задумался.
— У меня должны быть чистые руки… — задумчиво повторил он.
Только Маша открыла рот, чтоб на радостях развить свою мысль, как Калита развил ее сам.
Жаль, не так, как хотелось.
— Я его не буду убивать, — хищно произнес он. — Но я знаю, кто его убьет!
Калита поднялся и проорал за дверь:
— Завтра отбываем!
— Куда? — испуганно спросила Маша.
— В Орду, — отрезал князь. — А вам спасибо, надоумили.
— Подождите, — побледнела Маша, — на что мы вас надоумили?
