Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден
После кончины старого друга Чингис смотрел на Самарканд со злобой и ненавистью, как будто сам город был виноват в этой смерти. Пока горожане оплакивали мертвых или присоединялись к ним сами, хан и его военачальники укрывались под защитой своих юрт за пределами города. Смерть не взяла никого из стана монголов. Семьи брали воду из озер, что лежали дальше на север, и болезнь обходила племена стороной.
Дозорные заметили приближение Субудая, когда число смертей среди горожан понемногу пошло на убыль. Впервые за долгие месяцы жара спала, и воздух наполнился долгожданной прохладой. Чем ближе подъезжал Субудай, тем напряженнее становилась обстановка в монгольском улусе. Чингис день ото дня делался все раздражительнее, и вскоре никто уже не решался без надобности подходить к нему близко. Смерть Арслана довершила неурядицы и без того неблагополучного года, и хан уже не знал сам, хочет ли он услышать об исходе дела Джучи. За последние четыре дня в городе не умер ни один человек, и Чингис наконец позволил открыть городские ворота, велев первым делом сжечь разлагавшиеся трупы. Среди них было и тело Арслана. Чингис сидел возле погребального костра, пока от старого друга не остались только пепел да кости. Монгольские шаманы сообща провожали торжественным песнопением дух покойного полководца в мир Отца-неба. Но хан едва ли слышал их пение. Гигантское пламя костра опаляло небеса, выжигая остатки смертельной болезни. В каком-то смысле это пламя стало символом новой жизни. Чингис хотел оставить все дурные воспоминания позади, но не мог помешать Субудаю вернуться домой.
В тот день, когда Субудай достиг стен Самарканда, Чингис ожидал того у себя в юрте. Маленькая дверь отворилась, и хан поднял глаза, выйдя из мрачной задумчивости. Даже теперь где-то глубоко в сердце Чингиса теплилась еще призрачная надежда, что Субудай вернулся ни с чем.
Войдя в юрту, Субудай протянул хану знакомый клинок с рукоятью в виде волчьей головы. В глазах темника зияла мрачная пустота. Чингис благоговейно принял клинок и, не вынимая из ножен, положил его себе на колени. Хан медленно выдохнул. Субудай не помнил его таким старым, каким он казался теперь, время и войны заметно истощили его.
– Где тело? – спросил Чингис.
– Я привез бы его, но жара…
Субудай покосился на грубый холщовый мешок на полу, который он привез с собой из далеких земель.
– Здесь голова Джучи, – сказал Субудай.
Услышав это, Чингис содрогнулся.
– Убери ее. Закопай или сожги, – ответил он. – Не желаю ее видеть.
На мгновение глаза Субудая сверкнули злобой. Как же хотелось ему вынуть голову из мешка и показать хану мертвое лицо его сына. Но Субудай быстро подавил в себе мимолетный порыв, зная, что это только плод сильной усталости.
– Его люди сопротивлялись, когда узнали? – спросил Чингис.
Субудай пожал плечами, прежде чем дал ответ:
– Кое-кто из командиров-китайцев предпочел смерть. Остальные пошли со мной, как я и ожидал. Они очень боятся, что ты прикажешь убить их. – Субудай почувствовал, что Чингис хочет что-то сказать, и отбросил в сторону осторожность. – Я дал им слово и не хотел бы, чтобы оно было нарушено, повелитель.
Оба молча смотрели друг другу в глаза, испытывая силу воли. Наконец Чингис кивнул:
– Они будут жить, Субудай. Ведь они снова будут воевать за меня, так?
Чингис ехидно захихикал, смех прозвучал делано и противно. Последовавшее за этим неловкое молчание прервал Субудай:
– Слышал о твоей победе.
Чингис с облегчением отложил меч. Теперь можно поговорить и о других делах.
– Джелал ад-Дин исчез, – ответил хан. – Я посылал за ним разведчиков, но никаких следов. Ты не хочешь заняться поисками?
– Благодарю за доверие, повелитель, но я сыт по горло этой жарой. В моем последнем походе на север не было ничего лучше новой встречи с холодом и снегами. Там все как-то яснее и чище.
Обдумывая ответ, Чингис замешкался. Он чувствовал великое горе Субудая и не знал, как облегчить его страдания. Хан помнил самые тяжелые испытания, выпавшие на его долю, а потому понимал, что слова тут бессильны и только время способно залечить душевную рану. Субудай лишь исполнял волю своего хана, и Чингису хотелось сказать, чтобы он ни в чем не винил себя.
Хан молчал. Погруженный в свои думы полководец принес в юрту едва уловимое ощущение угрозы, и, подбирая слова, Чингис понемногу терял терпение.
– Я поведу народ на запад, к Герату. Один мощный удар собьет спесь с других городов. Потом думаю провести несколько лет в родных степях. Война слишком затянулась, и я устал.
Субудай приподнял голову, и Чингис почувствовал, что начинает выходить из себя. Субудай выполнил его приказ. Джучи мертв. Чего еще он хочет?
– Ты слышал, что умер Арслан? – спросил хан.
– Это был великий человек, – сухо ответил Субудай.
Лаконичность
