Юрий Дольд-Михайлик - И один в поле воин
– Когда ты собрался бежать? – мрачно спросил Бертгольд, словно не слыша всего сказанного Генрихом.
– Сегодня ночью!
– Куда именно?
– Мы же с вами условились: в Швейцарию, к Лорхен.
– Чековая книжка при тебе?
– Я послал её на хранение в Швейцарский банк. Вот квитанция.
– А ты не боишься, что ею может воспользоваться кто-либо другой?
– О нет! Ведь надо знать ещё условные обозначения. Кроме того, в банке хранятся оттиски пальцев каждого вкладчика. Об оригинале подписи я не говорю – подпись можно подделать…
Генрих внимательно взглянул на Бертгольда, проверяя, какое впечатление произведут его слова.
– Завтра на рассвете мы с тобой вместе выедем в Швейцарию!
– Вместе? Вдвоём? – на лице Генриха промелькнула такая неподдельная радость, что у Бертгольда немного отлегло от сердца.
– Дорога опасна, завтра предвидится капитуляция всего Лигурийского фронта. Думаю, что нам с тобой на всякий случай надо обменяться завещаниями: ты уполномочишь меня пользоваться своим текущим счётом в Швейцарском банке, а я дам тебе доверенность на право распоряжаться моим состоянием. Понятно, если произойдёт несчастный случай, я лично передам все твои капиталы Лорхен, как твоей невесте. Надеюсь, ты поступишь так же, ежели что-нибудь случится со мной.
– О, какие чёрные мысли вас одолевают! Пройдёт всего два дня и мы в безопасном месте, на берегу горного озера. Будем сидеть с удочками в руках и вспоминать о суровых, но полных своеобразной романтики днях.
– Так ты не возражаешь против обмена такими доверенностями? – прервал патетические излияния своего будущего зятя практичный Бертгольд. Он решил, что его отношения к Генриху будут зависеть от ответа последнего на поставленный вопрос.
– Как вы можете спрашивать об этом, майн фатер? Вы же знаете – для меня ваша воля – закон!
– Хорошо, что хоть в этом ты оправдал мои надежды, тяжело вздохнув, проговорил Бертгольд.
– Вы меня очень огорчили, майн фатер! Неужели то, что я помог двум симпатичным мне людям… имеет такое решающее значение для вас?
– Меня волнует, что ты дружишь с подозрительными людьми. Это доказывает, что твои патриотические чувства…
– Вы ошибаетесь, майн фатер! – горячо запротестовал Генрих. – Возможно, я не точно выразил свою мысль или вы невнимательно слушали меня. Тогда я ещё раз вернусь к тому, о чём говорил несколько минут назад. Я считаю, что прямолинейность иногда пагубна. В наше время надо быть гибким политиком, а не просто солдатом. Живя сегодняшним днём, мы забываем о дне завтрашнем, о реванше, который обязаны взять. Это, по-моему, высший патриотизм. Я был патриотом своей родины и останусь им до последнего вздоха. Даже сейчас, когда до конца войны остались считанные дни, а может, и часы, я, не колеблясь, отдам жизнь, если буду знать, что жертва эта пойдёт на благо моего народа. Эти слова я сказал вам впервые в далёкой Белоруссии, когда тёмной осенней ночью меня привели в ваш кабинет. Эти же слова я повторяю вам здесь, в Италии, накануне конца войны.
Бертгольд не мог не отметить, с каким внутренним волнением Генрих произнёс последние слова, и это до некоторой степени успокоило генерал-майора.
– Ты знаешь, зачем я прибыл сюда? – спросил он после длинной паузы и, не дожидаясь ответа Генриха, продолжал: – Не только за тем, чтобы помочь тебе избежать плена и всего, что ждёт офицера побеждённой армии.
– Я очень благодарен вам, майн фатер!
– Я прибыл сюда за тем, чтобы ни завод, изготовляющий радиоаппаратуру для самолётов-снарядов, ни секрет изготовления этой аппаратуры не попали в руки наших врагов. Ты знаешь об этом заводе?
– Да, Лерро говорил мне что-то такое…
– Ты хочешь сказать – покойный Лерро?
– Что?
– Позвони к нему на квартиру. Возможно, Кубис уже успел…
Генрих бросился к телефону. Квартира Лерро долго не отвечала. Наконец послышался голос Кубиса. Генрих назвал себя.
– Что у вас нового, Пауль? Разговор продолжался минуты две. Потом Генрих медленно положил трубку.
– На память о покойном Лерро, только что умершем от паралича сердца, Кубис предлагает мне забрать библиотеку по ихтиологии, собранную покойным. Ведь мы с ним были друзья.
– Человека, способного раскрыть секрет, уже нет. Остаётся завод и люди, которые на нём работают…
– Что вы хотите с ним сделать?
– Сегодня ночью и завод, и люди перестанут существовать, – с холодной жестокостью проговорил Бертгольд. Именно сегодня ночью, ибо завтра будет поздно. Завтра капитулирует Лигурийский фронт… Твои части охраняют гидроэлектростанцию и плотину?
– Два взвода чернорубашечников.
– Сегодня, после комендантского часа, смени охрану плотины. На ночь оставь только немецкие части. Чисто немецкие, понимаешь?
– Будет сделано!
– Я сейчас умоюсь с дороги, немного отдохну, а на четырнадцать часов вызови сюда Лемке, Штенгеля и Кубиса… Прикажи приготовить ванну!
– Может, выпьете кофе?
– Нет, рюмку хорошего коньяку, если он у тебя есть.
– Сколько угодно! В подвалах старого Рамони его хватит до начала новой войны!
– Кстати, как себя чувствует граф? Мы с ним старые друзья!
– О, он во многом нам помог, когда формировались отряды добровольцев из солдат итальянской армии. Но после того как партизаны взяли его заложником, граф парализован. Вот уже несколько месяцев Рамони лежит неподвижно, никого не узнает! У него даже отнялся язык.
– Жаль! Мне хотелось бы с ним поговорить. Но за эту войну я нагляделся на мертвецов и не имею ни малейшего желания видеть живой труп Рамони.
Генрих вышел в комнату, где жил Курт. Тот стоял у окна, бледный, взволнованный.
– Что с тобой? – удивился Генрих, подходя к нему.
– Посмотрите, – Курт указал на ворота замка.
Возле них стояли три здоровенных эсэсовца.
– И с этой стороны, и с той, – Курт бегал от окна к окну, показывая всё новые и новые патрули эсэсовцев-автоматчиков, окружившие замок!
– Ну и что же? – пожал плечами Генрих, – ведь они здесь затем, чтобы охранять Бертгольда!
– Но они никого не выпускают из замка!
– Если тебе надо будет выйти, это мы уладим. А сейчас приготовь генералу ванну, а как освободишься – приходи в кабинет, мне надо с тобой поговорить.
Генрих вернулся к себе, там, кроме генерала, была графиня Мария-Луиза. Она стояла у окна в костюме амазонки, который надевала всегда, собираясь на прогулку.
– Барон! Объясните, пожалуйста, почему меня не выпускают из собственного замка? – в голосе Марии-Луизы слышались нетерпение и обида.
