Капитан Хорнблауэр. Под стягом победным - Сесил Скотт Форестер
Хорнблауэр пожал плечами — трехфунтовая пушка, стреляя с основания еще более шаткого, чем палуба «Аэндорской волшебницы», вряд ли может причинить вред, а каждый выстрел тормозит продвижение лодки. Он развернул пушку к той, которая двигалась наперерез, выстрелил, промазал. Он еще целил, когда грохот второго выстрела с лодки достиг его ушей; он даже не поднял головы взглянуть, куда упало ядро. Сам он на этот раз почти попал — расстояние сократилось, он приноровился к пушке и ритму качавшей «Волшебницу» атлантической зыби. Три раза ядро зарывалось в воду так близко к лодке, что брызги, наверно, задевали гребцов. Каждый выстрел заслуживал стать попаданием, однако неопределимая погрешность вычислений, связанная с переменным количеством пороха, формой ядра и особенностями пушки, давала разброс в пятьдесят ярдов, как бы хорошо он ни целил. Один-два бортовых залпа из десяти умело направленных пушек, и он потопил бы лодку, однако в одиночку с десятью пушками ему не совладать.
Впереди что-то затрещало, от пиллерса полетели щепки. Ядро вспороло палубу наискосок.
— Ни с места! — заорал Браун и одним прыжком оказался на баке. — Гребите, черти!
Он за шиворот волок обратно перепуганного каторжника — тот от страха выронил весло. Наверное, ядро пролетело меньше чем в ярде от него.
— Навались! — орал Браун.
Он был великолепен — мощный, с линьком в руке, похожий на укротителя в клетке со львами. Одна вахта в изнеможении лежала на палубе, другая, обливаясь потом, налегала на весла, Хорнблауэр понял, что ни в нем самом, ни в его пистолетах надобности нет, и склонился над пушкой. На сей раз он в самом деле позавидовал Брауну.
Лодка, которая стреляла по ним, не приблизилась — скорее отстала, — но другая заметно сократила разрыв. Хорнблауэр уже различал человеческие фигуры, темные волосы, загорелые плечи. Весла ненадолго замерли, в лодке произошло какое-то движение, потом она вновь двинулась вперед, еще быстрее. Теперь на каждой банке гребли по двое. Командир, подойдя близко, решил одним рывком покрыть последний, самый опасный отрезок и бросил на это всю прежде тщательно сберегаемую энергию подчиненных.
Хорнблауэр оценил быстро убывающее расстояние, повернул винт и выстрелил. Ядро коснулось воды в десяти ярдах от лодки и рикошетом пролетело над ней. Он пробанил, зарядил, дослал ядро — сейчас осечка погубила бы все. Он заставил себя проделать уже затверженные движения с прежней тщательностью. Прицел смотрел точно на лодку. Дальность прямого огня. Хорнблауэр дернул шнур и тут же бросился перезаряжать, не глядя, куда упало ядро. Надо полагать, оно пролетело над самыми головами гребцов, потому что в прицел он увидел лодку — она все так же шла на него. Он чуть уменьшил угол возвышения, отступил в сторону, дернул шнур и вновь налег на тали. Когда он поднял-таки голову, то увидел: нос лодки раскрылся веером. Что-то черное промелькнуло в воздухе — водорез, наверно, мячом взмывший над форштевнем, разбитым прямым попаданием. Нос лодки приподнялся над волной, доски разошлись, потом нос погрузился, вода хлынула в пролом, заливая лодку по планширь, — видимо, ядро в полете разбило не только нос, но и днище.
Браун кричал «ура!», Буш, не выпуская румпеля, пританцовывал на своей деревяшке, кругленький французский лоцман со свистом втянул воздух. На синей воде шевелились черные точки — это барахтались, спасая свою жизнь, гребцы. Вода холодная, и те, кто не успеет ухватиться за разбитый корпус, потонут, однако подобрать их невозможно — на тендере и так слишком много пленных, да и медлить нельзя, догонит третья лодка.
— Пусть гребут! — крикнул Хорнблауэр хрипло и совершенно излишне, прежде чем вновь склониться над пушкой.
— Какой курс, сэр? — спросил Буш от румпеля. Он хотел знать, не надо ли повернуть, чтобы открыть огонь по последней лодке — та прекратила стрелять и быстро двигалась к пострадавшим.
— Держите как есть, — бросил Хорнблауэр.
Он знал, что последняя лодка не станет им досаждать. Она перегружена, командир напуган примером товарищей и предпочтет повернуть назад. Так и вышло. Подобрав уцелевших, лодка развернулась и устремилась к Нуармутье, провожаемая улюлюканьем Брауна.
Теперь Хорнблауэр мог оглядеться. Он прошел к гакаборту, туда, где стоял Буш, — удивительно, насколько естественнее он чувствовал себя здесь, чем у пушки. Он взглянул на горизонт. За время погони тендер далеко ушел на веслах. Берег терялся в туманной дымке, Нуармутье остался далеко позади. Однако бриз и не думал начинаться. Они по-прежнему в опасности: если лодки нападут в темноте, все будет совсем по-иному. Каждый ярд имеет значение — усталым каторжникам придется грести весь день, а возможно, и всю ночь.
Суставы ломило после тяжелой работы с пушкой и бессонной ночи. Кстати, Буш и Браун тоже не спали. Хорнблауэр чувствовал, что от него разит потом и порохом, кожу щипала пороховая пыль. Он жаждал отдохнуть, но машинально пошел к пушке, закрепил ее, убрал неиспользованные картузы и положил в карман пистолеты, которые, к своему стыду, только что обнаружил в шпигате.
XV
Только в полночь легкий ветерок зашелестел над поверхностью воды. Сперва грот лишь чуть встрепенулся, такелаж зашуршал, но постепенно бриз усилился, паруса наполнились, надулись в темноте, и Хорнблауэр наконец разрешил усталым гребцам отложить весла. «Волшебница» скользила незаметно, так медленно, что вода почти не пенилась под водорезом, однако куда быстрее, чем могли бы нести ее весла. С востока налетел порыв, слабый, но устойчивый: Хорнблауэр, выбирая грота-шкот, почти не ощущал противодействия, однако огромный парус гнал изящный кораблик по невидимой глади, словно во сне.
Это и впрямь походило на сон. Усталость, вторая ночь на ногах — Хорнблауэр двигался в густом нездешнем тумане, подобном мглистости смоляного моря за бортом. Каторжники и пленные спали — о них можно было не беспокоиться. Десять часов из последних двадцати они гребли, и к закату стерли ладони в кровь. Зато они могут спать — в отличие от него, Брауна и Буша. Отдавая команды, Хорнблауэр слышал себя как бы со стороны и не узнавал, словно это кто-то другой, незнакомый, говорит за стеной. Даже руки, которыми он держал шкот, казались чужими, будто
