Жан-Франсуа Намьяс - Дитя Всех святых. Перстень со львом
От Бидо ле Бурка Франсуа узнал, что проведет сегодняшнюю ночь с Сарацинкой. Это было исключением из правила: когда появлялся новичок, Сарацинка сама решала, выбрать ли его сразу или обязать бросать жребий вместе со всеми… Разожгли огонь и сели за трапезу. Среди награбленного у разбойников нашлось и немало вина, так что ужин прошел весело. Особенно блаженствовал Бидо ле Бурк. Когда покончили с едой, Сарацинка захотела спеть. Один из ее людей взял тамбурин, а остальные начали хлопать в ладоши.
Она встала и принялась танцевать под собственную песню. Такого пения Франсуа никогда раньше не слышал: оно было пронзительным и ритмичным. Маленькие ножки Сарацинки выделывали замысловатые фигуры. Невозможно было не подпасть под обаяние этого танца. Когда она закончила, Франсуа сидел, словно оцепенев. Тут-то она и попросила его тоже что-нибудь спеть.
Его это немало раздосадовало. Он не любил петь. Голос у него был посредственный, да и песен он толком не знал. Нехотя затянул какую-то слащавую балладу, а когда умолк, то услышал в ответ лишь смущенное молчание. Бидо ле Бурк в сердцах ударил кулаком по земле.
— Плохо! Очень плохо! Уж я-то знаю, чего им надо!
И завел одну из песен своего неистощимого репертуара. Начиналась она так:
У монаха толстый зад!
Ай да зад! Ну и зад!
И продолжалась в том же духе. Удивление и даже восхищение появилось на лице Сарацинки и ее людей. Бидо пел громко, но без фальши. Голос у него был сильный, хорошего тембра и мощно вырывался из широкой груди. В песне ставилось под сомнение, причем в выражениях самых грубых, целомудрие черного духовенства, но для тех, кто не понимал слов, в песне чудилось что-то дикарское и даже величественное. Это была настоящая вакханалия, гимн вину, любви, природе и самой жизни.
Неистовые рукоплескания приветствовали окончание последнего куплета. Его немедленно попросили спеть еще, и Бидо не заставил себя долго ждать, при условии, что ему снова наполнят кубок. Так он продолжал долго… Франсуа и Сарацинка удалились на ее половину, в глубь пещеры, и, когда они предались первым ласкам, от входа в грот все еще доносились обрывки слов: «хрен… бордель… член… потаскуха…»
У Франсуа еще не истерлись из памяти воспоминания о Леоноре. Та была властной, немного тяжеловесной; она сдавливала его в объятиях, словно хищный зверь свою добычу, но Франсуа никогда не пытался высвободиться. Сарацинка же была подвижна, словно кошка. Всякий раз, когда он прикасался к ней, она содрогалась всем телом, но после этого еще теснее приникала к нему.
От их ласк Франсуа получил посредственное удовольствие. Как и с Жилеттой, оно было лишь физическим, поверхностным. Как ни парадоксально, но в любовных отношениях между этой женщиной, сумевшей навязать свой авторитет мужчинам, и этим мужчиной, который только того и хотел, чтобы полностью отдаться на волю женщины, установилось нечто совершенно обратное. Едва вступив в игру, Франсуа сразу же утвердился как хозяин положения. Сарацинка была этим явно раздосадована, но сам он казался довольным.
***Франсуа де Вивре и Бидо ле Бурк оставались с шайкой Сарацинки восемь месяцев. Согласно уговору, заключенному между ними, они не участвовали в грабежах, но сидели в засаде на случай внезапного нападения. Что же касается ночей, то Сарацинка не солгала: она неизменно подчинялась приговору жребия. Хотя Франсуа и пользовался ее явным предпочтением, но чаще от этого с ней не спал. Даже у Бидо ле Бурка было на это право, как и у всех остальных. Однако, принимая во внимание, что вино уже давно сделало его неспособным к любви, он уступал свою очередь Франсуа, вежливо извинившись перед молодой женщиной.
В начале 1368 года Франсуа узнал, что Генрих Кастильский, до этого укрывавшийся в Монпелье, снова вернулся в свою страну и теперь пытается отвоевать ее обратно. Франсуа сгорал от желания присоединиться к нему, но честь ему в том препятствовала. У него был долг по отношению к Сарацинке, и он не мог ее покинуть, не рассчитавшись.
Этот случай представился ему в конце января. Крестьяне, выведенные из себя грабежами, устроили засаду, и, когда разбойники заявились в одну из деревень, они вдруг обнаружили себя в ловушке: их окружили человек пятьдесят, вооруженных пращами.
Франсуа взял командование на себя. Он приказал остальным укрыться, а сам вместе с Бидо решил дать отпор. Камни с грохотом отскакивали от их доспехов, не причиняя вреда. Рыцари дружно бросились на крестьян. Ни Франсуа, ни Бидо не желали зла этим беднякам, которые дрались, чтобы защитить свое добро, поэтому Франсуа наносил удары мечом плашмя, а Бидо крушил противников кулаком в железной перчатке. Однако этого вполне хватило: после короткого сопротивления крестьяне бросились наутек, словно кролики.
Вся шайка снова направилась к своей пещере в горах Сьерра-де-ла-Деманда. Сдержанно поблагодарив Франсуа и Бидо ле Бурка, Сарацинка умолкла. Она знала, о чем они собираются просить, и знала также, что не сможет им отказать.
Они прибыли к гроту на заходе солнца. Франсуа взял Сарацинку за руку.
— Теперь мы квиты.
— Не собираетесь же вы уехать на ночь глядя?
— Мне уже давно следовало быть с королем Генрихом. Я ведь рыцарь, Сарацинка, а не разбойник.
— Разыграем ваш отъезд в кости!
— Можно разыграть в кости ночь любви, но не судьбу. В путь, Бидо!
Уже давно они сменили своих коней на мулов, единственных животных, пригодных в этой горной местности. Оба сели в седла. Сарацинка не дала своим людям приказа помешать им. Впрочем, с пращами и ножами они немногое могли против французских доспехов. Это привело бы лишь к бессмысленной бойне. В любом случае Франсуа был прав: такова судьба.
Поэтому она смотрела, как они уезжают, не двинувшись с места… Франсуа и Бидо быстро спускались по крутой кремнистой тропе, заросшей кустарником. Солнце скрылось за горой; пала ночь — ночь полнолуния. И тогда они услышали где-то вверху, позади себя, странную мелодию: это пела Сарацинка…
Сказать по правде, им трудно было различить, песня это или крик. Звук тянулся на одной пронзительной ноте, близкой к рыданию; он то затихал, становясь похожим на плач, то, дрожа, возвышался до яростного вопля. Франсуа стало не по себе, но Бидо ле Бурк хлопнул его по плечу.
— Ну же! Нечего раскиселиваться!
Затем он пришпорил своего мула, чтобы тот пошевеливался быстрее, и затянул зычным голосом:
У монаха толстый зад!
Ай да зад! Ну и зад!
Со времени битвы при Нахере события не стояли на месте. Педро Жестокий не сдержал своих обещаний. Когда Черный Принц потребовал у него обещанные деньги, тот заявил, что его казна находится в Севилье, и, оставив Бургос, в который даже не вошел, удалился в этот большой южный город, где и заперся вместе со своей мавританской гвардией.
