Эдуард Маципуло - Обогнувшие Ливию
Раздвинув Священный Занавес, выглянула гладкая физиономия с такими мясистыми и оттопыренными ушами, что они скорее походили на крылья летучей мыши или ломти пахучего сыра, привозимого с ионических островов. Это жрец-настоятель, вершитель судеб храма Богини Любви и Плодородия. И не только храма… Он недоволен. Ларит, повергнув всех в экстаз, забывает о главном: жертве перед алтарем на бараньих шкурах. Ведь пришедшие в храм Астарты платят совсем не за песни.
Ларит танцует! Ее бедра, руки, грудь, пышная копна волос — все в движении, вся она в танце, вся отдалась мелодии и ритму. Музыкантши в исступлении истязают свои инструменты. Грубые мужчины, матросы и купцы, принесшие с собой запахи моря и гаваней, плачут от восхищения. На лицах их, старых и молодых, свежих и морщинистых, блаженные улыбки. Они счастливы. Они встретились с искусством. Они запомнят этот день надолго.
— Прекратить! — громко шепчет жрец-настоятель, и вот раскатисто гудит Священный Колокол.
Все вздрогнули, музыкантши смешались, замолкли. Ларит покорно опустила плечи…
…Рассвет. Ларит брела по пустынным улицам, спотыкаясь и раня ноги в кровь. Нищий, спавший в канаве, проснулся от звука ее шагов и испуганно уставился на нее.
Ларит шла и шла, и дорога казалась бесконечной.
«Приду и скажу: уходи из Тира, уезжай куда-нибудь. Далеко-далеко: Чтоб о тебе ничего не было слышно, чтоб ничего не напоминало…»
Жрица, забывшись, закричала на всю улицу:
— Не могу служить богине, пока ты здесь!.. Не могу!..
Дом Астарта был пуст. Дверь заколочена. У самых ворот — черепки разбитого кувшина. Ларит бессильно опустилась на землю.
— Кто, кто там? — встревоженный сонный голос, казалось, донесся с небес.
С крыши свалился тюрбан сторожа-раба. Раб долго разглядывал нагую женщину, затем скатился наземь и протянул жрице свой изодранный плащ. Простое проявление человечности этим жалким существом, полуживотным в глазах свободнорожденной, так растрогал ее, что она зарыдала, обхватив его грязные тощие ноги.
— Госпожа, разве можно, я раб, госпожа…
Ларит что-то говорила о себе, о своей по-настоящему рабской, хуже рабской, доле, об Астарте…
— Господина по имени Астарт обратили в рабство. За долги, — раб отошел подальше и говорил с опаской.
— Господин по имени Астарт… а?.. Что ты говоришь? Разве можно так?
— И девушку по имени Агарь, которой он дал жизнь, я хотел сказать, свободу… тоже…
— О жестокие боги!..
И сразу все стало на место. Астарт, ее мужественный, благородный, прекрасный Астарт, ее единственная любовь, в такой беде, которая хуже смерти. Она будет просить богиню помочь юноше, носящему ее имя. Ларит не поскупится на жертвы. Она умрет у алтаря Великой Матери…
ГЛАВА 13
Новый раб
— Куда вы меня ведете? Я ведь долговой раб, а не…
Надсмотрщик ударил Астарта плетью.
— Теперь ты раб храмовой красильни.
«Вот откуда все! — догадался Астарт. — Вот почему ростовщик поторопился с судом! Он в сговоре с Лопоухим! Жрецы не забыли, что я существую. Это месть!
Месть настоятеля. Месть богини за измену. О моя клятва! Зачем язык произнес ее! Покарайте, боги, тех мертвецов, которые заставили меня отречься от меча! Что делать бойцовому петуху в стаде шакалов? Жалкий, глупый петух…»
Ничего нет ужасней в Тире, чем участь раба пурпурокрасилен. Пурпур для Финикии — это источник дохода едва ли меньший, чем мореходство. Пурпур — первая статья экспорта и одна из лазеек к сердцам монархов и вельмож всего мира — от Иберии до Индии. Повелители всех более или менее цивилизованных народов рядились в финикийские пурпурные ткани. Именно финикияне утвердили алый цвет царственным цветом, а лиловый — цветом служителей религиозных культов. Деловые люди Финикии обставили дело так, что никто до сих пор не знает секретов производства пурпура. Вся тяжесть страшной тайны лежала на рабах, и Астарту предстояло испытать ее на себе. Вокруг пурпурокрасилен сложилась непроницаемая стена таинственности, ужаса, смерти. Но никто, кроме заправил этого дела, не знал ничего конкретного.
Астарта привели на широкий двор, спрятанный за высоким каменным забором с металлическими остриями по гребню. У больших врытых в землю чанов возились рабы. К каждому рабу был приставлен надсмотрщик! Подозрительная роскошь.
Астарт содрогнулся: из-под низкого навеса вышел воющий раб с широко расставленными руками и запрокинутой головой. Свежие раны вместо глазниц, кровоточащий обрубок языка…
Раба бросили в повозку, набитую до отказа такими же слепцами. Возница тронул вожжи, надсмотрщик еще раз хлестнул Астарта через всю спину и толкнул к свободному чану.
— Не получишь еды, пока не научишься делать с завязанными глазами то, что тебе покажу. — Надсмотрщик отбросил плеть и довольно умело извлек из чана целую гору мокрой шерсти, отжал, растрепал, развесил на столбах. — Понял? Теперь ты.
Астарт уронил в лужу перед чаном всю охапку шерсти, за что получил свирепый удар.
— Повтори!
Астарт делал все подозрительно неловко. Поскользнувшись, он врезался головой в живот надсмотрщика и, когда тот свалился в чан, долго его вылавливал, то и дело обрушивай ему на голову целые кипы мокрой шерсти.
Астарта не успели избить. Подошел Беркетэль в хитоне из дорогой тонкой ткани, искусно выкрашенной в лиловые и алые пурпурные полосы.
Мокрый надсмотрщик угрюмо пыхтел за его спиной, взвешивая в могучей руке тяжелую плеть.
— Хитрый раб опаснее пожара, — процедил жрец, — все это умеет не хуже тебя. Начинайте сейчас же. Двое схватили Астарта под руки и повели к навесу.
Астарт обмяк, изобразив на лице полную отрешенность.
— Сомлел с перепугу, — сказал третий, пошевеливая угли в жаровне. Раскаленные ножи и тавро были уже готовы. Астарта притиснули к столбу и накинули веревку.
«Вот он, момент!» От сильного удара ногой надсмотрщик, возившийся у жаровни, врезался головой в пышущие жаром угли. Истошный крик никого во дворе не всполошил: при процедуре обращения в раба пурпурокрасилен обычно орут так, что статуи богов обливаются холодным потом.
Под навесом недолго возились, кто-то хрипел, чье-то тело звучно билось о землю, затем все стихло. И вот на солнечный свет вышел воющий Астарт, задравший к небу вымазанное в крови лицо и слепо расставив руки. Жрец-настоятель теребил свое большое ухо и с чувством охотника, подстрелившего опасного зверя, любовался пьяными шагами Астарта. «А ведь мог быть жрецом. И каким жрецом…»
А тот кружил по двору, чуть не свалился в чан с затхлой водой и оказался у ворот. И вдруг — быстрый, как спущенная тетива, удар кулаком — и привратник с проломленной переносицей повис на щеколде. Бухнула калитка. Астарт исчез.
