Бернард Корнуэлл - Враг стрелка Шарпа
Насмешница-фортуна наделила его ещё кое-чем. То, что любой другой счёл бы дополнительным изощрённым издевательством над собой, сам Обадия рассматривал, как знак своей избранности: Обадию Хейксвелла было невозможно убить. Он не был единственным, кто выжил после повешения. Таких было много, и лечебницы платили поставщикам висельников за выживших особо. Но Обадия знал правду: он – тот, кто обманул смерть; и теперь ни один смертный не сможет его убить. Ранить, ударить, но не убить, что тысячу раз подтверждалось и на полях сражений, и в тёмных подворотнях. Обадия Хейксвелл, любимая тварь Смерти.
И вот он здесь, у Врат Господа, правая рука Потофе. В апреле, ослеплённый вожделением к Терезе, он забыл об осторожности и застрелил при ней шарпова приятеля – капитана Роберта Ноулза. От полевого трибунала и неминуемого расстрела его спасла тогда кровавая неразбериха, царившая на улицах Бадахоса после его взятия. Хейксвелл дезертировал и прибился к шайке Потофе, где его безумие, его изуверство и кровожадность пришлись ко двору.
– Со свиданьицем! – процедил Хейксвелл Шарпу и осклабился, – У нас чиниться не заведено, но ты можешь кликать меня «сэром», я же полковник!
Потофе с отеческим интересом наблюдал за кривляниями подручного.
– Ты рад за меня, Шарпи? Я – важная птица! Как велит устав цуцикам, вроде тебя, приветствовать господ полковников?
Хейксвелл сорвал с головы двууголку, так, что сивые патлы повисли грязными сосульками вдоль жёлтых щёк.
Он, наконец, узрел Харпера:
– Шарпи привёл свою дрессированную обезьянку? Или нет, скорее, борова, потому родился в свином хлеву!
Мгновение казалось, что ирландец промолчит, но потом гордость взяла верх над благоразумием:
– Скольких мужиков заразила сифилисом твоя мамка, прежде чем ты родился, Хейксвелл?
Единственным существом в целом мире, к которому Обадия Хейксвелл испытывал по-настоящему тёплое чувство, была его мать. Он не видел её с двенадцати лет, но время не смогло потушить уголёк сыновней преданности, тлеющий во мраке его души. Канули в Лету материнские затрещины и подзатыльники, всё заслонил акт любви: она послала брата спасти сына! Первый и последний акт любви в жизни Обадии Хейксвелла. Мать была священна.
Харпер обидно засмеялся. Хейксвелл взревел и бросился на него, слепо нащупывая путающуюся в ногах саблю.
Ирландец хладнокровно снял семистволку со взвода, развернул и вбил окованный медью приклад в живот врага. Хейксвелл скрючился, а Харпер скользнул ему за спину и дал пинка. Хейксвелл распластался на земле, как огромная красная жаба.
Мушкеты людей Потофе слетели с плечей. Защёлкали взводимые курки. Шарп бросил себя на одно колено, поднял винтовку и прицелился бывшему повару точно в лоб.
– Non! Non! – заверещал тот своим головорезам, указывая на стрелка, – Non!
Хейксвелл был уже на ногах. Он, наконец, справился с ножнами, и в его лапище блестел клинок. Лезвие свистнуло перед лицом Харпера, вспыхнув на миг в солнечных лучах. Ирландец ловко парировал неуклюжий выпад прикладом. Сноровка и сила Харпера произвели впечатление: на помощь желтомордому никто не торопился. Дюбретон повернулся и кивнул Больше?.
Положение складывалось – хуже некуда. Если подохнет Хейксвелл – всем надеждам конец. Если умрёт Харпер, следом Потофе получит пулю, а его негодяи будут мстить. Больше? вышел вперёд. Хейксвелл зарычал на него, отскочил, полоснул саблей, отгоняя Харпера, и заорал, требуя помощи, но его товарищи не хотели рисковать. Быстро, как молния, Больше? подскочил к отвлёкшемуся Хейксвеллу и обхватил, крепко прижав его руки к телу. Англичанин напрягся, пытаясь освободиться, но француз был сильнее. Харпер приблизился к ним, отобрал у беспомощного Хейксвелла клинок и вернулся на место.
– Сержант! – беспокойно окликнул его Дюбретон.
Харпер покачал головой. Он не собирался кончать урода сейчас. Взяв рукоять сабли правой рукой, он перехватил клинок ладонью левой и, подмигнув бессильно скрипящему зубами Хейксвеллу, одним движением сломал оружие о колено. Обломки он швырнул под ноги врагу. Больше? усмехнулся.
Все застыли. Немую сцену прервал отчаянный крик. Женский крик.
Потофе скосил глаза на Дюбретона и проникновенно залопотал по-французски. Полковник выслушал его и обратился к Шарпу:
– Он предлагает забыть это маленькое недоразумение. Уберите оружие, и он отзовёт своего пса.
– Пусть сначала отзовёт.
Светская беседа, словно не было никакого крика.
– Обадья?! Обадья?! – льстиво заворковал Потофе, – Идти сюда, Обадья?!
Дюбретон скомандовал Больше?. Здоровяк неохотно ослабил хватку. Секунду Шарп думал, что Хейксвелл вновь кинется на ирландца, но Потофе продолжал увещевать урода, и Обадия повиновался. Ссутулившись, он побрёл к хозяину, по пути подобрал рукоять сломанной сабли и воткнул в ножны, так что теперь она казалась целой. Потофе похлопал Хейксвелла по плечу, подтолкнул к нему одну из девиц. Шарп отвёл винтовку от Потофе и встал.
Вожак дезертиров обратился к Дюбретону. Тот перевёл для Шарпа:
– Расхваливает мордатого. Мол, самый верный, самый-самый. Обадия убивает для толстяка и получает всё, что хочет: власть, девок и выпивку.
Потофе довольно хохотнул, когда полковник закончил. Дюбретон выглядел немного рассеянным. Шарп понимал, что у того не выходит из головы женский вопль, ведь где-то здесь держали жену полковника. Конечно, можно было прямо спросить, и Потофе явно ждал вопроса, но оба офицера упрямо молчали, не желая подыгрывать толстяку в его мерзких увеселениях.
Неведомая страдалица снова закричала. Потофе как ни в чём ни бывало заговорил с полковником. Дюбретон перетолмачил:
– Посчитают деньги, потом приведут женщин.
Вопреки ожиданиям Шарпа, полагавшего, что выкуп будут пересчитывать на столе, трое дезертиров споро подхватили мешки и вытряхнули золото прямо на плиты двора. Стол нужен был Потофе для другого. Пухлые ладошки сомкнулись в энергичном хлопке. Четвёртая потаскушка внесла поднос и водрузила его на стол. Милостиво потрепав её по щеке, пузан снял крышку с пышущего жаром глиняного горшка. Ноздри его раздулись, втягивая аромат пищи. Блаженно жмурясь, Потофе разразился длинной тирадой на французском и запустил ложку в посудину.
Дюбретон вздохнул, повернулся к Шарпу и устремил взор в небо. Там поднимался дымок, которого не было ещё двадцать минут назад.
– Хотите знать, майор, что ест бывший повар Дирон? Тушёную зайчатину. По моему рецепту.
Дюбретон невесело улыбнулся. Потофе уплетал кушанье за обе щеки. Жирная подлива стекала по складкам многочисленных подбородков за воротник, капала на брюхо.
