Ирина Измайлова - Троя. Герои Троянской войны
— Ты где, госпожа? — послышался из соседней комнаты голос Эфры.
— Здесь.
И Андромаха вышла к рабыне и приняла из ее рук большой серебряный кубок.
«Последний глоток вина в моей жизни! — подумала она. — Пью за тебя, мой Гектор!»
В то же самое время неподалеку от гавани, среди густых зарослей олеандра, полтора десятка человек так же сосредоточенно вооружались, пряча короткие мечи под праздничные пеплосы и плащи.
— Ты в каждом из них уверен? — спросила Гермиона Ореста, стоявшего, как и накануне, на корабле, слегка позади нее.
— Это — воины моего отца, и все они мне преданы, — ответил юноша спокойно, поправляя свой пояс и проверяя, не выступит ли конец его меча из-под плаща во время ходьбы.
— И их не остановит то, что Неоптолем — сын Ахилла? — резко проговорила красавица, сжигая двоюродного брата жестоким упрямым взглядом.
Орест угрюмо усмехнулся.
— Жителей Микен не остановила преданность моему отцу. Почти все они верно служили Эгисту, его убийце! Нет, Гермиона, эти люди послушны мне, так что можешь в них не сомневаться. Но ты уверена, что действительно хочешь смерти Неоптолема?
— Что?! — не вскрикнула, а взвизгнула Гермиона. — Ты смеешь… смеешь спрашивать?! Хочу ли я смерти человека, которому год назад призналась в любви и поклялась в верности, и который променял меня, МЕНЯ на грязную троянскую рабыню?! Он ведет ее в храм, к алтарю, ЕЕ!!! Ведет, чтобы назвать своей женой, чтобы сделать гекторово отродье своим наследником! И я должна смотреть на это?! И пережить это?! И не отплатить за это?! И ты смеешь сомневаться?! И это любя меня, да?!
— Не кричи так громко, — зло оборвал ее Орест. — Я не спорю с тобой. Не спорю, заметь, хотя мне и думать-то гнусно, что я совершу убийство безоружного человека, в храме, возле алтаря!
— Чего тебе бояться после того, как ты зарезал свою мать?! — крикнула девушка и насладилась судорогой, исказившей его лицо. — Ишь ты, совесть заедает — «безоружного»! Да вы справьтесь с ним, все шестнадцать человек! Он и безоружный может вас передавить, будто слепых щенят!
Орест, побелевший, как чистый холст, нашел в себе силы расхохотаться почти с таким же презрением, с каким звучали последние слова царевны:
— Ого, вот это ненависть! Да ты же любишь его тем сильнее, чем отчаяннее пытаешься ненавидеть, Гермиона! Ты восторгаешься им, любуешься… И в душе хочешь, чтобы он нас перебил, а не мы убили его!
— Нет, — она вдруг овладела собой и заговорила спокойно и сухо. — Моя честь для меня дороже какой-то там любви… И раз он решился меня унизить, я могу желать только его смерти. Если ты убьешь его, Орест, я буду твоей, как и обещала.
Глава 8
Еще ни разу в своей жизни Неоптолем не был так счастлив.
Он не обманывал себя. Он понимал, что не произошло никакого чуда, и не любовь заставляет Андромаху идти с ним к алтарю храма. Она и не скрывала этого — троянка была с ним по-прежнему честна.
Но она сказала «да», она должна была в этот день стать его женой и царицей, она обещала ему принадлежать, и это был подарок, которого Неоптолем уже не ожидал, это была награда за четыре года терпения, это было как воздаяние и как прощение…
Быть может, тайно он надеялся, что их новая близость и само обладание ею разрушат неодолимую преграду верности мертвому супругу, и она, наконец, захочет любить его и полюбит?…
Быть может, ему казалось в глубине души, что раз все же она произнесла слово «да», то, значит, ей уже хочется его любви, и она ищет только повода, чтобы решиться, чтобы, наконец, все начать заново?
А быть может, это было просто сумасшедшее желание обнять, наконец, это хрупкое и нежное тело, получить право охватить губами ее спелые губы, вдохнуть в нее свое дыхание?..
Он купался в своем счастье, как в лучах солнца, показавшегося после долгого зимнего ненастья. Он ликовал откровенно и неудержимо, не желая от кого-либо скрывать свое состояние. Он хотел, чтобы все видели, как ему хорошо!
В храм Артемиды они отправились к полудню. Храм находился неподалеку от дворца и стоял на насыпи, специально сооруженной для его возведения. Сложенный из светлого известняка, обрамленный круглыми колоннами со всех четырех сторон, он смотрелся среди невысоких домишек, как большая белая лилия, поднявшаяся над луговой травой.
О свадьбе царя знал весь город, и храм был окружен толпой самого разного люда. В основном это были ремесленники и торговцы, прервавшие ради такого случая свои труды, а также крестьяне, с утра прикатившие на рыночную площадь тележки с фруктами и овощами, и теперь оставившие товар под присмотром рабов или ребятишек. Все эти годы в Эпире ходили легенды о прекрасной пленнице, которую без ума любит их юный царь, и увидеть ее хотелось всем.
Неоптолем и Андромаха шли к храму пешком, благо идти было всего ничего. Царь вел невесту за руку, сияя своей радостью, и она шла рядом, такая спокойная и горделивая, такая прекрасная, что в толпе зашумели и восторженно зашептались, любуясь ею.
Ее светло-зеленый наряд удачно гармонировал с одеждой царя: на Неоптолеме был золотистый хитон из дорогой троянской ткани и кожаный, отделанный медными наковками пояс. Золотой венец на голове юноши украшали несколько крупных аметистов — их добыл в одном из сражений еще его дед, царь Пелей, то был его венец, который он мечтал передать Ахиллу, но оставил своему внуку.
Двое жрецов уже ждали их, приготовив все для торжественного жертвоприношения. Центральная часть храма оставалась свободной, вдоль стен рядами стояли старейшие воины Эпира, знатные горожане и богатые торговцы, остальная толпа, успевшая войти, стеснилась возле входа, а те, кому младшие жрецы приказали остановиться, собрались на широкой лестнице либо стояли внизу.
Обводя глазами собравшихся, Неоптолем увидал вблизи алтаря своего воспитателя Феникса и успел поймать его недоуменно-вопрошающий взгляд. «Ты все же сделал это?!» — будто спрашивали глаза старика. «Да, я это сделал!» — взглядом ответил юноша.
Ни Менелая, ни Гермионы в храме не было — но Неоптолем и не ждал их увидеть. Тем не менее, спартанские корабли были еще здесь, об этом царю недавно сказал Пандион. Что же, это их дело — уедут, когда захотят.
Царь и его невеста подошли к алтарю, и старший жрец Артемиды, призвав всех к молчанию, начал обряд. Огонь на жертвеннике возгорелся ярче, чем обычно — это был добрый знак, и толпа собравшихся радостно зашепталась, зашелестела.
Жрец соединил руки новобрачных. Неоптолем принял от него чашу с драгоценным маслом, пролил его в огонь и, повернувшись к собравшимся, проговорил необычайно звонким, переполненным радостью голосом, который светло отразился от каменных сводов и охватил весь храм:
