Понсон дю Террайль - Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа
На губах Рокамболя показалась улыбка.
– Эта развязка, – прошептал он, – будет коротка, а вообще самые короткие мелодрамы считаются всегда лучшими… Если же, напротив того, графини еще нет дома, то граф, вероятно, отправится к нему… И тогда выйдет преуморительная история… Ребекка не посмеет нарушить моих приказаний, она, наверное, уехала уже теперь от Роллана, и объяснение его с графом выйдет презабавное.
И Рокамболь опять принялся за чтение Times.
В это время граф Артов мчался во весь опор в улицу Пепиньер. На дворе отеля стоял заложенный купе графини; пар, валивший от лошадей, прикрытых попонами, свидетельствовал, что она только что приехала.
– Давно ли ты здесь? – спросил граф, выходя из фаэтона.
– Ее сиятельство приехали сию минуту, – ответил ему кучер.
Граф молча поднялся по лестнице.
Баккара действительно сейчас только приехала от сестры, с которою провела целый вечер. Когда муж ее вошел, графиня сидела на кушетке в своем будуаре. Ее спокойное лицо осветилось радостью, столь чистой и целомудренной, когда вошел граф, что он почувствовал себя как бы завороженным этим спокойствием.
– Здравствуй, друг! – сказала она, протягивая ему руку. – Какой ты милый, что возвращаешься домой всегда аккуратно.
Граф взял руку графини и сел подле нее. Он был очень бледен, но ни малейшая молния гнева не сверкала в его глазах, и графиня, несмотря на свою проницательность, не заметила сначала его мучительной тоски.
– Какой, однако, ты серьезный! – заметила она. – Ты, верно, проигрался?
Граф молча пожал плечами.
– Уж не разлюбил ли ты меня? – тихо спросила она. У графа потемнело в глазах; он провел рукою по лбу, как будто его преследовало какое-то страшное видение. Однако ж он сейчас же оправился.
– Милая моя Луиза! – проговорил он. – Позволь мне приложить мою руку к твоему сердцу.
Графиня не понимала его, но немедленно взяла своего мужа за руку и сама прижала ее к своему сердцу.
Оно билось совершенно спокойно и ровно; улыбка не сбегала с ее уст, а взгляд выражал обычную меланхолию.
– Но что с тобой, мой возлюбленный Станислав? – спросила она. – К чему все эти глупости?
– Луиза! – сказал он. – Позволь задать тебе несколько вопросов.
– Сделай одолжение, господин пристав! Какое же я сделала преступление?
– Не знаю, – проговорил он холодно. Графиня посмотрела на своего мужа.
– Господи, не помешался ли он? – прошептала она.
– Кажется, – ответил ей граф тоном глубокого убеждения.
Баккара вздрогнула и невольно взволновалась.
– Ты только что приехала? – спросил он.
– Да, сию минуту.
– Ты была у сестры?
– Разумеется, у сестры.
– А! – прошептал граф и задумался.
Баккара мгновенно поняла, что ее муж находится в припадке ревности.
Быть может, другая женщина, более молодая, более гордая, не столь любящая и, главное, не столь опытная в житейских треволнениях, возмутилась бы при одном намеке на подозрение… Но графиня называлась прежде Баккара; она знала, что воображение поддается предвестникам несчастия слишком скоро для того, чтобы самый доверчивый и самый благородный человек мог бы постоянно быть огражден от подозрительности.
Она ограничилась тем, что посмотрела на своего мужа и сказала ему, улыбаясь:
– Бьюсь об заклад, что ты ревнуешь меня?
– Это правда, – ответил граф, невольно побежденный спокойствием жены.
– Ну, так исполни же свой долг – употреби права мужа и спрашивай меня, мой дорогой Станислав.
– Ты, кажется, говорила мне, – пробормотал граф с некоторым замешательством, – что Роллан де Клэ ухаживает за тобой?
– Сначала в Бадене, а потом в Гейдельберге. Он вытащил меня из воды, когда я и не воображала тонуть, потому что умею плавать, и счел необходимым назвать себя моим избавителем.
– Именно так.
– Я знаю только то, что де Клэ отъявленный фат, он способен хвастаться своими любовными удачами, даже и такими, каких у него никогда не бывало. Поэтому-то я и не принимала его… Однако ж, так как я все-таки считаю себя обязанной ему, мне хочется просить тебя об одном позволении.
– Говори, – сказал граф, решившись выслушать жену до конца.
– Завтра вечером у нас будут некоторые из твоих друзей, между прочими д'Асмолль, ты ведь, кажется, приглашал его, без церемонии, на чай!
– Да, что же?
– Ну, так позволь мне пригласить этого де Клэ. Мы поблагодарим его; через неделю он привезет нам свою визитку, ты пошлешь ему взамен свою, – тем дело и кончится.
– И больше ничего?
– Положительно ничего.
– Ты не видала его по возвращении?
– Не видала!..
– Странно!.. – проговорил граф, полуубежденный спокойствием жены.
Но Баккара нахмурилась.
– Послушай, милый Станислав! – сказала она, взяв его за руку. – Объяснимся, пожалуйста. Ты такой добрый, такой благородный человек, ты слишком хорошо знаешь мою любовь к тебе, чтобы обижать меня без всякой причины.
– Вы справедливы, – пробормотал граф.
– Теперь моя очередь допрашивать, – сказала Баккара с внезапной требовательностью в голосе, – отвечайте же мне!
Граф молчал.
– Где ты был, что слышал, что тебе говорили?
– Я был с Шато-Мальи в клубе и встретил там этого де Клэ, который обходился со мной чрезвычайно дерзко.
– Это не должно удивлять тебя, так как он осмелился писать ко мне любовные письма. И больше ничего?
– Нет. С де Клэ было несколько мальчуганов – его приятелей, которые хвастались его любовными интригами и бросали на меня насмешливые взгляды.
– Это становится серьезнее. Де Клэ способен компрометировать меня. В таком случае я беру на себя труд хорошенько проучить его… Ну-с, дальше?..
– Дальше, – продолжал граф дрожавшим от волнения голосом, – пока де Клэ играл в карты, ему принесли письмо, которое, как он объявил во всеуслышание, писала ему таинственная дама под вуалью. Эта дама, которую он имел претензию считать аристократкой, ждала его в его квартире. И, – добавил граф с возрастающим волнением, – он бросил конверт под стол, а письмо подал маркизу де Шамери, который, как кажется, в дружбе с ним, но в эту минуту виконт д'Асмолль вырвал записку из его рук и сжег ее.
– Но ведь это настоящий скандал! Ну, что дальше?!.
– Эти господа уехали… движимый любопытством, я почти машинально поднял этот конверт… вот он – прочтите его!..
– Дай сюда! – проговорила живо графиня, протягивая свою руку.
Граф в волнении смотрел на свою жену. Но вдруг Баккара побледнела, вскрикнула и вскочила со своего места, как бы укушенная ядовитою змеей.
– О, это невозможно!.. – вскричала она вне себя. – Это просто безумие, затмение рассудка… это положительно мой почерк… и так хорошо подделанный, что можно подумать, что это я сама писала…
