Александр Степанов - Порт-Артур. Том 1
– Но в этом списке есть и Варя Белая. Она-то не виновата в том, что были оставлены пушки.
– Неудобно наградить ее одну, а других не награждать.
– Пустяки ты говоришь. Варя прежде всего генеральская дочь, поехала туда по своей охоте, чуть не погибла там, а ты ее равняешь со всеми остальными.
– Там была еще какая-то другая, такая же сумасшедшая девчонка. Надо и ее тогда наградить.
– Отчего же не наградить, если она этого заслужила?
– По-моему, бабы не могут совершать никаких подвигов, разве что родят сразу тройню или четверню.
– Бабы! Грубиян! Ты-то сам, герой, как и за что свой «Георгий» получил и к нему генеральский чин в придачу?
– Мне подвезло…
– Ты прекрасно знаешь, что, не будь меня, и везения этого бы не было. Лучше без разговоров утверди-ка эти награды. Я приказала писарям принести нужные наградные листы и на них зачеркнула твою резолюцию об отказе.
– Но в нем ведь что-то около ста человек.
– Я отобрала только те листы, где есть Варя Белая. В них всего десять человек с Утеса. Они с начала войны не получали ни одной награды!
– Утесовцам еще куда ни шло! – И генерал лениво подписал поданную ему женою бумагу.
– Я сегодня получила письмо от Лилье. Бедняжка под арестом. Его посадил за какие-то пустяки Кондрателко.
– Раз Кондратенко посадил, значит, за дело: Лилье твой большой жулик.
– Я думаю, что Лилье можно отпустить с гауптвахты, посидел он денек, и хватит с него.
– Маловато больно. Его на сколько посадил Кондратенко?
– На две недели. Я от твоего имени написала Роману Исидоровичу письмо с просьбой, если можно, освободить Лилье и поручить ему постройку хотя бы нашего блиндажа, а я за ним сама присмотрю.
– Много ты в этом понимаешь!
– Попрошу Сахарова помочь мне – недаром же он целый Дальний выстроил.
– Причем половину денег украл.
– Не пойман – не вор! Все инженеры – воры. Подпиши-ка письмо к Кондратенко. В нем ты не настаиваешь на освобождении Лилье, а только просишь, если он найдет это возможным. Понял?
Генерал махнул рукой и кряхтя черкнул какую-то закорючку на бумаге.
– Еще что? – спросил он.
– Еще тут нужна твоя подпись, – ткнула генеральша пальцем в бумагу.
– О чем она?
– Об отсрочке до конца войны платежей по налогам с имущества Тифонтая.
– Это меля не касается. Пусть обращаются к градоначальнику, он этими делами ведает.
– Он отказал, поэтому обращаются к тебе.
– Где сам Тифонтай? Поди к японцам обежал?
– Что ты, Анатоль! Он из Дальнего успел уехать на север в штаб наместника, а Сахарову выдал доверенность на ведение всех своих артурских дел.
Стессель подписал и эту бумагу.
– Теперь можешь спокойно спать. – И генеральша ласково поцеловала мужа в лоб.
Стессель сладко зевнул и повернулся на бок. Вера Алексеевна вышла из комнаты, тихонько прикрыв за собою дверь.
В столовой ее ждал Сахаров.
– Все подписано; Василий Васильевич, – обратилась к нему генеральша, протягивая бумагу.
– Не знаю, как мне вас и благодарить, Вера Алексеевна, – расшаркался капитан, целуя руку превосходительной хозяйки.
– У меня к вам будет небольшая просьба. Мне нужны хорошие золотые серьги, желательно с бриллиантами, хотя можно и с рубинами, не особенно дорогие – рублей на пятьдесят, – проговорила Вера Алексеевна.
– Приложу все свои усилия, чтобы достать их. У меня осталось еще несколько старых знакомых среди ювелиров-китайцев. Они большие знатоки в таких вещах и, конечно, не откажут мне, – уверил капитан. – Как только найду что-либо подходящее, тотчас же доставлю вам.
– Буду вам крайне признательна. Серьги мне нужны для свадебного подарка дочери Белого, – пояснила генеральша, прощаясь с Сахаровым.
Через час, сидя в своем небольшом, но очень уютном особняке в Новом городе, Сахаров бесцветными чернилами условным шифром писал письмо Тифонтаю. В нем он подробно сообщал об окончании ремонта поврежденных судов, о предстоящем выходе эскадры для прорыва во Владивосток, о розни между флотом и армией, о ходе работ по укреплению сухопутного фронта. В заключение он уведомлял об освобождении до конца войны от налоговых платежей всех его предприятий в Артуре и просил выслать просимые генеральшей серьги. «Цена по вашему усмотрению, – заканчивал Сахаров свое послание. – Налогов сложено на сумму около 50 000 рублей. Полагаю, что серьги могут стоить от 3 до 5 тысяч, так как в них очень заинтересована артурская Юнона».
Окончив письмо, Сахаров еще раз проверил шифр, скатал послание в тонкую трубочку и хлопнул в ладоши. Вошел старый нищий. Сахаров выслал денщика и с удивлением взглянул на нищего, который сразу распрямился и насмешливо взглянул на Сахарова.
– Мистер Сахаров, по-видимому, не ожидал меня видеть здесь и в таком виде? – спросил он.
– Вы очень сильно рискуете, ваше превосходительство, появляясь в Артуре.
– Война является сплошным риском. Мы, военные, к нему привыкли. Я буду изредка, когда найду нужным, появляться у вас. О моем здесь пребывании, конечно, никому не должно быть известно.
Сахаров только почтительно слушал своего собеседника и кивал головой в знак полного согласия. Затем японец взял письмо, ознакомился с его содержанием, униженно кланяясь капитану, бесшумно вышел из комнаты. Оставшись один, Сахаров разразился целым потоком брани по адресу Томлинсона, Смита и Танаки.
«Мертвой хваткой держат меня за горло, и я бессилен перед ними. Выдать их невыгодно и крайне опасно. И я и моя семья могут погибнуть от руки наемных убийц», – с горечью думал капитан, шагая по своему кабинету.
В этот же вечер у Ривы собралась не очень многочисленная, но дружная компания. Праздновались сразу два события: свадьба Андрея с Ривой и получение им наград за свои боевые подвиги.
Еще засветло пришли Желтова с Олей Селениной и Леля Лобина со Стахом Енджеевским. Они поднесли Риве большой столовый сервиз из китайского фарфора. Самый характер этого подарка говорил о том, что связь Ривы с Андрюшей они рассматривали как настоящее супружество.
– Мне даже неловко принимать от вас такие подарки, – сконфуженно протестовала Рива.
– Берите, дарим от чистого сердца, – ответила Желтова, целуя девушку. – Вам в семье он очень пригодится.
Моряки поднесли Риве цветы, а Андрюше – кортик в позолоченной оправе. Прибывшие позже Борейко и Звонарев с трудом втащили в комнату огромную, чуть ли не в сажень высотой, бутылку, наполненную водкой. На ней честь честью красовалась этикетка Петра Смирнова с указанием емкости – десять ведер сорокаградусного хлебного вина. Головка бутылки была опечатана казенным белым сургучом, толстым слоем покрывавшим дюймовую пробку. В отличие от бутылок обычного типа в нижней части был устроен небольшой краник, через который можно было цедить водку.
