Далия Трускиновская - Рижский редут
– Вы сочувствуете им? – спросил я, когда мы вышли в приусадебный парк.
– Да, Морозов. Как сочувствуют обманутому мазуриком человеку. Можно было бы сказать: вперед тебе наука! Но всегда найдется новый мазурик – их полным-полно вертится вокруг человека, который страстно желает быть обманутым…
Наступало утро, лагерь на берегу просыпался, уже слышались команды, зазвенел чей-то молодой и беззаботный хохот. Я понял, что поспать уже не удастся, и отправился на поиски Артамона.
Я не щеголь и забочусь о своей внешности весьма умеренно. Однако тем утром я испытал подлинное наслаждение, собираясь на встречу с Розеном. Свечкин, оказавшийся хорошим брадобреем, лишил меня бороды без единого пореза. Другие матросы привели в порядок мой мундир, хранившийся у Артамона. Я оделся, обулся и наконец-то осознал себя не бродягой в чужой одежде, выслеживающим врага в наполовину своем городе, а тем, кем я был изначально, – морским офицером. Положив руку на рукоять кортика, я смотрел на причалы, на лодки, на знакомые лица и бездумно улыбался.
Ко мне вышла Камилла де Буа-Доре, в нарядном платье и в накинутой на плечи шинели. За Камиллой шел Артамон. Они уже составляли пару, хотя я мог бы поклясться, что со времени нашей последней встречи между ними не было сказано ни единого слова о любви. И я ощущал легкое беспокойство: Камилла не из тех девиц, кого легко заманить под венец, а мой милый дядюшка – не из тех кавалеров, кто точно знает, чего ему в настоящее время угодно, не говоря уж о будущем.
Мы взошли на дружининский йол, Бессмертный, Камилла, Артамон, Сурок и я. Дружинин скомандовал отдать швартовы, и суденышко наше заскользило вниз по протоке. За ним следовал украденный йол, экипаж для коего Артамон набрал из своих матросов и гребцов. Далее шла малая канонерская лодка из тех, которыми командовал Бахтин. На ней везли пленных и Яшку; она же должна была доставить обратно на Даленхольм матросов Артамона.
Дул северный ветер, и мы шли на веслах. Это было единственное, что немного мешало общей радости, – мы торопились в Цитадель, а время все тянулось и тянулось. И мы (как же молоды мы были!) не могли от души наслаждаться солнечным утром, мы торопили это утро, чтобы оно поскорее окончилось.
Наконец наш йол пришвартовался в порту, и мы пошли в Цитадель, на встречу с Розеном. Впереди шагал я, безмерно счастливый оттого, что на мне мундир и двууголка, а на боку моем – офицерский кортик. Если бы кто напомнил мне мое прежнее отношение и к двууголке, и к кортику, я бы, статочно, покраснел, как купеческая дочка, влекомая женихом к алтарю и по такому случаю нарумяненная превыше всякой меры.
Первыми к Розену отправились мы с Бессмертным. Артамон, Сурок и Камилла, зная, что разговор будет долгий, вышли прогуляться на площадь, причем Артамон шепотом советовал Сурку зайти, коли уж выдалась возможность, в Петропавловский собор и поставить свечку за упокой селерифера.
Входя в кабинет, отданный в распоряжение Розена и Бистрома на время их пребывания в Риге, я пребывал в таком волнении, что едва не налетел на косяк.
– День добрый, Петр Федорович! – сказал, поклонясь, Бессмертный. – Вот, привел героя!
Поклонился и я, а потом, выпрямившись, посмотрел на Розена уже чуть более спокойно.
Передо мной стоял человек среднего роста, отнюдь не в мундире, а в обычном сюртуке, по виду обыкновенный чиновник, из тех, на кого, идя по коридору министерства или ведомства, и внимания-то не обратишь. Лет ему было чуть за тридцать. Впоследствии я слыхал от умных людей, что такая ничем не примечательная внешность и есть самая подходящая для хорошего разведчика.
– А со мной, Морозов, поздороваться не угодно ли? – услышал я знакомый голос, повернулся и увидел Шешукова.
Вице-адмирал смотрел на меня строго и несколько укоризненно. Я поклонился и уставился в пол.
– Вот, Петр Федорович, рекомендую, – сказал Николай Иванович. – Мичман Морозов, своевольно назначивший себя сотрудником тайной военной полиции. На сем основании он чуть ли не месяц отлынивал от службы в канцелярии. И как с ним теперь быть – я не знаю. Полиция рижская уже является сюда трижды в неделю, как на службу.
– Стало быть, молодой человек находится нынче в моем подчинении? – спросил Розен. – Ты про него мне писал, Бессмертный?
– Именно про него, – подтвердил сержант. – Поздравляю тебя, Розен, с таким подчиненным…
Они были чем-то похожи – оба среднего роста, худощавые и, сдается, одного возраста. О том, что их связывало, я мог только догадываться. Знали ли они друг друга с детства, подружились ли в юности (потом выяснилось, что Розен из лифляндского дворянства и службу начал в очень юном возрасте в Гаапсале, а Бессмертный нередко бывал там у какой-то родни), сошлись ли потому, что породнились, – они мне не докладывали. А только видно было, что оба друг другу доверяют, настолько доверяют, что Розен, не будучи канонирским начальством, дает Бессмертному поручения, а тот преспокойно их выполняет.
– Я полагаю, рассказ господина Морозова будет долгим, – сказал Розен и посмотрел на Шешукова вопросительно.
– Садитесь, господа, – предложил всем Шешуков. – Охотно послушаю. Должен же я знать, чем занимался молодой человек, которого я столь опрометчиво взял к себе на службу.
– С самого начала, Морозов, – посоветовал Бессмертный. – Почему? Потому что иначе придется возвращаться к уже описанным событиям, и вы нас всех окончательно запутаете.
Мы сели у стола, за которым на стене висел портрет государя императора, и я заговорил…
Кое-что Розен просил повторить и делал записи на больших листах. В иных местах Шешуков округлял глаза и восклицал:
– Что ж ты ко мне-то не пришел?!.
Дошло до моих меломанов, исполнявших по рижским погребам «Марсельезу». Это приключение мне самому казалось весьма сомнительным, и я ждал нагоняя, но Розен успокоил меня.
– Парнишки сказали вам чистую правду. Среди них действительно ходит письмо некого учителя из Ляды, а сам он с семьей и учениками не пожелал признать власти Бонапарта и покинул родной дом, теперь вот скитается, отступая вместе с нашей армией… А ведь Бонапарт обещал создать на Святой земле государство Израильское. Не пожелали от него принять…
Шешуков вздохнул, Бессмертный нахмурился. Мы здесь делали все, что могли. А наши там – отступали. Это было непостижимо рассудку.
– Сведите меня с парнишками, – попросил Розен. – От них предвидится немалая польза. Соплеменники их служат в нашей разведке, еще до начала войны служили. Один даже исхитрился передать письмо о передвижениях французского войска, а ему самому инструкции слал князь Багратион. А одно имя я даже назову – Гирш Альперн из Белостока. Он такие важные сведения привез, что был принят военным министром нашим и получил от государева имени перстень и пятьдесят червонцев. А еще есть еврейская почта. Она военных курьеров порой опережает. От корчмы к корчме по каким-то тропкам бегают парнишки вроде ваших друзей, Морозов, и приносят письма с умопомрачительной скоростью. По такой почте о том, что Бонапарт форсировал Неман, мы узнали раньше, чем прибыли официальные донесения.
